— Я сейчас умру, умру… — кричала она, хватая воздух.
Затем все пришло в движение, и, словно в неслышном взрыве, она провалилась в темноту.
Обессиленные, тяжело дыша, они лежали там, где их застал взрыв.
Эдвина открыла глаза, все еще пребывая в полумраке охватившего ее экстаза, чувствуя — и это было так прекрасно! — что он все еще в ней.
С этим осознанием начали вновь пробуждаться желания. Почему все должно кончиться? Почему эта страсть не может длиться вечно? Разве жизнь не состоит в этом?
И, словно прочтя ее мысли, он осторожно, чтобы ничего не нарушить, слегка приподнялся.
Она смотрела ему в лицо и улыбалась.
Наклонив голову, он поцеловал ее шею сначала с одной стороны, потом — с другой и тихо сказал:
— А теперь, когда мы отдали то, что давно надо было отдать, можно заняться любовью серьезно и не торопясь.
И она почувствовала, как его лишь задремавшая внутри нее сила вновь возвращается к жизни, порождая в ней новый жар. От одной мысли, что опять начнется этот безумный взлет, а затем вожделенное падение, сулящее всепожирающий экстаз, огонь желания вспыхнул еще сильнее.
— Но не слишком торопясь! — И она прижала его к себе, ощутив, как пульсирующий жаркий таран, вернувший ее к жизни, пришел в движение.
В доме была только женщина, которая приходила убирать дважды в неделю.
— Иду, иду, — откликнулась она на звонок в дверь, проходя через холл.
Эрмина Жанно была слишком невозмутимой, чтобы побежать или хотя бы ускорить шаг.
Звонок повторился. Настойчиво. Но это отнюдь не прибавило ей скорости. Она привыкла делать все в своем темпе, может, в этом виновато безжалостное тропическое солнце, а может, и влажный климат, в котором прошла большая часть ее жизни.
Эрмина была статной, ширококостной женщиной с пышной грудью, она страдала плоскостопием, что явно чувствовалось в походке. Кожа ее цвета хорошего молочного шоколада слегка блестела, равно как и большие очки с золотой буковкой Е, приклеенной в нижнем углу левого стекла.
Подойдя к двери, она сперва подозрительно уставилась в глазок. То, что она увидела, заставило ее нахмуриться: на площадке стоял полицейский офицер в форме, в больших, как у летчика, зеркальных темных очках и низко надвинутой на лоб фуражке с козырьком. Еще она разглядела его усы.
Реакция, которую он у нее вызвал, была не из приятных. Эрмина жила в районе Бруклина, где обитали ее соплеменники с Ямайки, Гаити и Гренады; в большой недорогой квартире вместе с ней жили еще шесть ее родственников, один из которых, как она знала, промышлял наркотиками. Да в общем, и не наркотиками, поскольку марихуану она за таковую не считала.