— Так-то вот, — продолжал Федор. — Остался как перст. Голодуха. Доел последние сапоги, а как жить дальше? Махнул в город. А там тоже булки на деревьях не растут. Ни рек кисельных, ни манны небесной. Мотался что пес бездомный. Больше у рынка. Иду как-то по конным рядам, думаю — может, там чего сыщу. А тут какой-то мироед коня на меня пхнул да меня же и голытьбой обозвал. Стерпеть я этого не смог. Вывернул свой кулак и поднес ему ближе к носу. Это, говорю, ты меня — красного конника, заступника нашей рабоче-крестьянской власти, голытьбой обзываешь? Ужо ты, гидра несчастная, нэпманская твоя рожа, порешился на меня жеребенка толкать да еще эдакие угрозы накладывать? Да ты знаешь, что я вместе с самим Буденным всех там Деникиных да таманов с… смешал. Пилсудского — поляка раздавили мы, а ты?…В общем, кое-что еще добавил и гляжу, гидра эта начала ежиться. Я еще поднапер и вижу, ко мне он так это льстиво руки тянет: «Так я же так и знал, что ты свой парень. Хотелось характер испробовать. Ты здеся лошадками забавляешься али еще чего?»
— Постой, постой, а твой этот нэпман, кто он?
— Что тебе он. Ты вот послушай. Нэпман и есть он нэпман. Дойдет до него. — Осадив приятеля, солдат вздохнул. — Понял он, анахвема, что не туда попер, и начал крутить хвостом. «А может, — говорит он мне, — тут и неполадка какая вышла, так ты, конник, прости». Э-э-э, думаю себе. Уже и прощеньица запросил. Надо подождать. Фуражку повернул к солнцу так, чтоб видел он, нэпман, что хотя на ней сейчас и нет той красной звезды, революционной, за которой мы ходили в атаку, но след от нее извечный остался. Не стереть его ни за какие годы. «А ты что, — спросил я его, — капиталы тут свои размножаешь да кровушку людскую попиваешь? Из прошлых ты? — метнул я на него злым глазом. — Видать, и пошаливал вместе с этими супротивниками революции, погуливал? Что-то образина мне твоя припоминается. Вроде встречались».
Гляжу, портки у нэпмана под коленками затряслись. А я стою боком, покашливаю в кулак. Как бухнет он на колени: «Товарищ красный командир! Ничего этого не было. Вот мать святая, а то, что…» — полились у него слезы.
Теперь понял, что за нэпман? — спросил Федор у собеседника.
— Маленько, — ответил тот.
— Покурить бы, — обратился Федор к соседу.
На несколько минут разговор прервался.
— Так понял? Напужался, гидра. «Не обессудьте, товарищ командир. Сами увидите», — стал он тянуть меня за рукав к своей лавчонке, а там, вижу, его жонка с обличием в три подбородка. «А-а-а! Просим, просим, гражданин начальник», — заулыбалась она заплывшими глазками, торопливо открывая дверь.