Начался допрос. Поначалу у старосты не дрогнул на лице ни один мускул, голос звучал невозмутимо спокойно: «Какое пособничество? Какая измена? Получается похоже на то, как тогда, в тридцать втором, упрятали на Соловки, а потом…» — не закончив фразу, он перешел на шепот обиженного.
Прислушиваясь к уверткам старосты, Булатов вспомнил, как в девятнадцатом их разведотряд, отходя в темноте с захваченным в плен беляком, напоролся на вражескую засаду. Его конь на галопе был сражен пулеметной очередью, а он сам, вылетев из седла, был схвачен подбежавшими беляками. Особенно четко представилась ему казнь Бурковского.
Не добившись от Егора ни слова, каратели вывели его на площадь и, привязав к телефонному столбу, облили керосином. Егор рванулся в полыхнувшем пламени и, разорвав горевшую веревку, из последних сил закричал: «Держитесь, товарищи! Наши скоро придут. Победа…»
Каратели испугались его слов. Раздалось несколько выстрелов.
«Стрижень! Несомненно, это он — тот самый, который, пропуская пленных через свою «цирюльню», всех «нерасколовшихся» наделял особой прической или отправлял к очередному столбу на площадь».
Невольно прикоснувшись к своей изуродованной голове, Булатов наткнулся взглядом на короткие, словно обрубленные пальцы старосты. «Он это! Точно! Те же короткие мохнатые пальцы, тупой приплюснутый лоб, глубоко посаженные глаза, а главное — шрам! Глубокий поперечный шрам под левой скулой».
Внимательно вслушиваясь в вопросы и ответы, Булатов вспомнил, как его, до полусмерти избитого, ввели в «салон шефа». Стрижень даже поднялся из-за стола, сделал шаг навстречу: «А, садись, красный вояка! Потолкуем как русский с русским. Предлагаю одно простое, но для тебя выгодное дело.
Проводишь наших хлопцев ночью к своему штабу и, когда будут захвачены твои дуралеи командиры да продажные жиды-комиссары, получишь гарантию на жизнь и свободу. А иначе, — он кивнул в сторону площади, — «сковородка». Понял?»
Услышав категорический отказ, Стрижень полоснул Булатова через всю спину нагайкой со свинцом на конце, брезгливо плюнул и, приказав поставить «красную обезьяну» на голову, вверх ногами, ушел. И Булатов стоял на голове, захлебываясь кровью. Теряя сознание, замертво падал, но тут же его приводили в чувство «примочкой» — обливали водой. Так продолжалось до утра, а когда забрезжил рассвет и вернулся Стрижень, Булатов услышал команду: «Стричь!» Его поставили к стенке. На голову плеснули кружку бензина и Стрижень издали бросил зажженную спичку. Последнее, что услышал тогда Булатов, падая на пол со связанными руками, было зловеще произнесенное Стриженем: «Хе-хе!»