«Выпить», — повторил про себя Мгави. Встрепенулся и, не задумываясь, махнул в ответ:
— О, конечно же хочу. Валю немедленно.
Мамба, чёрная дура-корова, перед поездкой в Россию наговорила ему вполне достаточно чепухи, но в одном она была несомненно права: никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах ни один русский не станет отказываться от водки. Это аксиома, данность, закон, настолько глубинный, что его невозможно нарушить.
— Ну ты, паря, здоров мужик, — уважительно встретил Мгави второй россиянин, тот, чья очередь была держать на коленях бутыль. — Как ты этих косорылых-то упаковал!.. Гастарбайтеры, мать их. Куда теперь ни сунешься, везде они. А нам — от ворот поворот. Ненавижу. — Излив таким образом свою ненависть, он тут же подобрел и протянул Мгави руку. — Ну, здоровы будем… Гавриил я. По батюшке Евстигнеевич…
— Штемберг, — пожал эту руку Мгави. — Борис Мокеевич Штемберг.
— Да хоть Кацман Абрам Абрамович, — заржал первый россиянин. — Главное, чтобы человек был хороший. Не черножопый и не косорылый… Чтобы звучал гордо. — Он кивнул, поморщился и перевёл взгляд на бутылку. — Гавря, стакан Абраму Абрамовичу… тьфу, Борису Мокеевичу… Штрафную!
Сейчас же на свет Божий появился стакан, называемый в народе «полторастиком». Из бутыли полилась пенная струйка — но не оранжевая, а бледно-синяя. Или так казалось по контрасту с цветом бутыли? Да с поправкой на предрассветные сумерки?..
— Клавка двойным гоном гонит, натурпродукт, Божья слеза, — с чувством прокомментировал Гавриил. — Ну а колер, это уже от нас, мы к нему антифриз помаленьку мешаем для здоровья и для букета… Пей, Боря Мокеич, не боись, это тебе не палёная из опилок… Нектар!
Действительно, напиток оказался бескомпромиссным, брутально крепким, а что касается букета, так Мгави на своём веку чего только не пил.
— Ну что, Мокеич, пошло? Упало? Зацепило? — осведомился первый россиянин. — На-ка вот, закуси «братской могилой».[137] Или вот возьми капустки похрумкай. Ну? Что я говорил — вещь!
— Да уж, — кое-как отдышался Мгави, сплюнул и залез пальцами в початую жестянку с мелкой рыбёшкой. — Вещь… И упало, и зацепило…
Ром, что подавали в кабаках на Тортуге, казался ему теперь минеральной водичкой.
— А не то, — сплюнул Гавря. — А помнишь, Геныч, застой? Как «коловорот» пили?
— «Коловорот»? — удивился Мгави.
В голове начинало шуметь, по жилам разбегалось пульсирующее тепло, и настроение быстро пошло вверх. «А может, не так всё и плохо в этой долбаной России? Если в ней живут такие люди, как Гавря, Клавка и этот, как его… Геныч?»