С приглушенным проклятием он поднялся на ноги, схватил графин и направился к двери. Ясно, что юный камердинер еще не спит. Почему бы этим не воспользоваться?
— Фрэнк, — позвал он, резко, со злостью распахнув дверь и закрыв ее на задвижку, говоря себе, что только попросит еще бренди. А не потому, что ему не всё равно, что этот юный педант о нем думает.
Открыв дверь, он зашел в маленькую комнату, взглядом охватил полутемное помещение и открыл рот, чтобы заговорить.
Мягкое сияние света лампы освещало комнату, охватывая ее мягкой дымкой. Потом он понял, что дымка появилась потому, что в воздухе был пар. Пар, поднимавшийся из медной ванны в углу комнаты. Его взгляд опустился на ванну… потом перешел на фигуру, стоявшую рядом — женщину, которая застыла, как одна из тех мраморных статуй в Вэйфилдском парке. Что–то застыло в нем самом. Они смотрели друг на друга бесконечно долго, глядя, словно враги, вышедшие друг против друга на поле битвы. Она прижимала полотенце к обнаженному телу. Ее глаза широко открылись, огромные и испуганные, как у животного, пойманного хищником.
Графин выскользнул из его пальцев, но он почти не заметил глухого удара. Его взгляд пировал на ее влажной плоти, тянулся к ней. Мокрое полотенце почти не скрывало всю эту розовую, блестящую кожу, — длинные ноги… удивительно красивые длинные ноги. Таких длинных ног он не встречал у женщин. Его взгляд перешел вверх, скользя по длинным линиям и мягким округлостям, пока он не посмотрел пытливо на ее лицо.
Правда ударила его яркой вспышкой, словно ударом кулака в грудь выбив воздух из легких.
Его сердце сильно забилось, кровь бежала по венам в жарком горении. Воздух зашипел, пока он старался проглотить ком в горле. Странно, но он чувствовал себя бодрствующим и живее, чем за многие годы… с тех пор, как он превратился в мертвую оболочку человека… живя только в жаре женщины или тогда, когда он погружался в рисование. В цвета, в летящий мазок кисти на холсте.
Он чувствовал себя живым, просто глядя на нее. Пробужденным.
Глядя на ее лицо, — женщины, которую он не встречал, но знал, — он осознал удивительную правду. Он целовал эту женщину. Это она наполняла его мысли всю неделю. А вовсе не плод его воображения. Не желанная мысль. А женщина из плоти и крови. Она была настоящей. И она была здесь. И она вовсе не «он». Она была Фрэнком. И этот факт вовсе не шокировал его так, как должен. Странно, но всё сходилось. Имело смысл. И даже больше смысла, чем его одержимость тем, одобряет ли его этот камердинер–молокосос. Все его презрение и высокомерные взгляды обрели смысл. Как это по–женски.