Подровнял малую кучку костяных пешцев, кругом выставил.
– А над идолами у каждого племени – главный, ну как князь у людей…
Выставил рядом с пешцами трех вершников.[75]
– Смекаешь? У мещеры свой бесий полк с воеводою, у муромы – свой, и так у всякого языка лесного. Божидар же – иное. Каменный лик нерукотворный. Откуда взялся, одни волхвы ведали, а может, и они о том врали только. Одно точно: из дальних мест, однако и не там возник. Старцы мещерские на моей памяти еще сказывали: в незнаемом месте с неба пал…
Покрутил в пальцах черного кесаря, поставил к вершникам.
– И был Божидар-идол над главными кумирами наиглавнейшим, как, скажем, князь во Владимире вышний над удельными; все племена жертвы к капищу несли. Силу прямо не являл, но – пока стоял, никакое племя здешнее Христа принять не желало…
Пожал плечами.
– Ну… как пропали Фома с Ананией, так прислали с Киева истинного подвижника, во власянице. Как уж из капища сумел идола унести, никому не ведомо, но – вынес к берегу. А после – и топили Божидара, а он всплыл, и ломали, да не ломался никак, и в землю зарыли – пророс; и по-всякому изводили, да извести не могли. Но главное… – совсем понизил голос воевода. – …Был тот камень на лик похож, безглазый только, а вдруг – крестом обернулся. Не чудо ли?
– Чудо! – откликнулся чернец, благоговея.
– То-то. Тогда и приняли крест племена…
Поведя ладонью, ссыпал Борис Микулич тавлейки в кучу, оставив стоять лишь черного князя. Раскинулся на лавке, потянулся во всю ширь.
– Ну и все вроде. Али спросить чего хочешь?
– А дозволишь?
– А отчего ж нет?
Подтянул монах стулец, навалился на столешницу грудью, пыхнул хмельным духом в воеводские ноздри.
– Нешто не хотели поганые вызволить идола?
– Было такое, – хмыкает Борис Микулич, – да не выгорело; налетали лесные, покуда град строился, а случалось все, как с татарвой… Ну сам же видел!
И понял: нет, не видел. Откуда? Пока бой идет, отцу святому молиться надлежит. Хмыкнул. И пояснил:
– Ну-у… как ворог подходит, так сила у него вроде убывает. Не ходит – ползает; на стены лезет – еле-еле, тоже словно ползком. Бить его – удовольствие одно… даже и стрелы в воздухе ровно замерзают, хоть рукою лови. И ловят!
Оживился.
– Да вот, отче, хоть и ныне! Сам суди, гроза средь зимы – виданное ли дело? Знаменье, никак иначе…
– То так! – согласно кивает чернец. И – жадно:
– А еще?
– Что еще? Ну, было, при прадеде моем: приходили волхвы из лесу, дикие, как корой поросшие, и не уязвить их было ни мечу, ни стреле. Кто пытался, того скручивало…
– Как?
– А так и скручивало! – раздраженно. Нечего о таком спрашивать, да еще во тьме, хоть и предрассветной. И ныне-то, вспомнив дедову байку, ощутил воевода холодный пот на спине.