Данила невольно отступил назад.
— Кто это его?..
— Да горбатые же! — объяснил Третьяк. — Это что — у иных, бывает, всю шкуру с башки спустят, и с волосами вместе! Ты бы, Репа, чем молодца пугать, принарядился, что ли…
— И так сойдет, — проворчал медвежий поводырь и поспешил в дом вытирать мокрую голову.
— Много же вам подадут, если это страшило вам медведей на масленицу выводить станет! Людей только распугаете, — сказал Данила.
— А мы уж приспособились. Из конского хвоста ему волосы и бороду смастерили. Хвост-то от белого мерина, оно вроде и на седину похоже. Пришили прямо к шапке — народу и нравится! Видят, что волосы не свои, а им и смешно! А нам того и надобно! — Филатка улыбнулся.
— Отчаянный он человек, — сказал про Репу Данила. — С горбатым в обнимку спит! Как его только блохи не сожрали?
— Какие блохи, свет?
— Медвежьи.
Третьяк и Филатка разом рассмеялись.
— Да с медведем-то слаще спать, чем с иной боярыней! — объяснил пожилой скоморох. — У него в шубе блохи не заводятся. Почему — не спрашивай, сам не ведаю!
— Ишь ты! — восхитился Данила. — Коням бы такие шубы…
Как человек, не раз покусанный мерзкими тварями в стойле и на сеновале, он брякнул это от души и не сразу понял, почему скоморохи опять зубы скалят.
— В ватагу тебя возьмем, с нами не пропадешь! — пообещал Филатка. Вместо Томилы зазывалой будешь!
— Ну так пойдешь, что ли, горбатого смотреть? — спросил Третьяк. — Или не стоит? Он сейчас недовольный. А ты лучше завтра приходи, ты теперь знаешь, где мы. Прости, брат, — не до тебя. Нужно Настасье про Лучку рассказать. Пошли, Филатище.
— Да и я с вами, — сказал Данила. Он вспомнил, что про Томилу-то вопрос свой задал, а про Авдотьицу — позабыл.
Узнав, что Лучку переманили, Настасья выругалась почище иного извозчика.
— Послушай-ка, куманек! — вдруг обратилась она к Даниле. — Для чего тебе Томила надобен — не знаю и знать не хочу! Но коли ты его найдешь — дай уж нам знать! Мне бы его, блядина сына, до Масленицы сыскать! А коли я чего проведаю — так Филатку за тобой пошлю.
— Срядились, — Данила кивнул, словно подтверждая нерушимость договора. И еще у меня к тебе, кумушка, дельце. Не знаешь ли, куда Авдотьица подевалась?
— Да в банях же она.
— В банях ее нет. Вещи оставила, а сама ушла. Я так решил — может, к подружкам на Неглинку?
— Так это у подружек спрашивать надобно, у Феклицы, у Федосьи… Да вряд ли! Все же знают, что я приехала! Кабы Авдотьица здесь была — первая бы прибежала! А на что она тебе?
Тут Данила закусил нижнюю губу.
Мысль, которая зародилась, требовала времени, чтобы стать вразумительной.