— И мне сомнительно, — согласился Семейка. — Так что же — сидеть сложа ручки, свет? Коли Данила всего-навсего на Томилин след нападет — уже ладно!
На том и порешили.
Дел на конюшне было немало, потому что Родька Анофриев заблаговременно принялся праздновать Масленицу, и Никишка с Гришкой его куда-то спрятали. Богдан же, как дал понять дед Акишев, взял коня и отбыл с притороченным к седлу мешком. В таких случаях дурацких вопросов не задавали и подорожной не спрашивали. Он вернулся на следующее утро, поспал немного и вышел довольный — видать, потому, что с заданием ловко справился.
Данила для разговора вывел его на двор. Двор этот был узок, тянулся вдоль самой кремлевской стены, отгороженный довольно высоким забором, и если зайти за угол конюшни — то ни с какой стороны собеседников не разглядишь, а только с Ивановской колокольни.
Услышав просьбу, Богдаш даже рот приоткрыл.
— Как же так вышло, что ты драке не обучен? — удивился он. — За мамкин подол, что ли, парнишкой держался?
Данила промолчал.
— Экий ты у нас! — продолжал Желвак. — Сиротинушку всяк обидеть норовит!
И на это ответа не получил.
— Ну, чего надулся, шляхтич?
— Коли можешь научить — так научи, а дурости слушать — кого другого ищи, — отвечал Данила. — На Москве бойцов довольно, за деньги всякий-то…
— За деньги! Вот то-то, что за деньги! — перебил Богдаш. — За деньги тебя научат, как в стенку встать и разом с другими сверху ударить! Настоящий-то бой…
Он призадумался и почесал в затылке.
Уже не язвительный задира стоял перед товарищем, а человек, мучительно ищущий нужное слово об очень для него важном деле. Слово, видать, заблудилось где-то, не шло на ум, а, может, и вовсе его на свете еще не было…
— Ин ладно! Становись!
— Как?
— Вот так, как я! — Богдаш скинул на утоптанный снег с плеч тулупчик, сжал кулаки и выставил их перед собой вплотную к груди. Чуть расставил крепкие длинные ноги, поднялся на носки и, словно пробуя, надежна ли под ним земля, стал легонько покачиваться.
Данила проделал то же самое. Качаться-то ему было не привыкать всякий раз, как разволнуется, лицо парень делал каменное, за лицом-то следить уж наладился, но непослушное тело было — как сосна в бурю, и не раз уж Семейка, хлопнув по плечу, предупреждал, что этак и грохнуться недолго.
— Вот так и колыхаться? — спросил он. — А коли ударят — так я и с копыт долой?
— Коли дурак, так и долой! — согласился Богдаш. — Стоять надо не крепко, а остойчиво. Вот тех-то, кто стоит крепко, и бьют! И не говори колыханье, говори — свиль. Сумеешь свилиться — удар пропустишь мимо и сам ударишь. Понял?