Следующий подкрученный удар он уже встретил не грудью, а плечом. Успел сделать этот самый скрут, хоть и в последнюю долю мига. Богдаш бил от души — плечо онемело.
Еще несколько ударов и вовсе научили Данилу, как можно ловко поворачиваться, и он возгордился было своим мастерством, но тут Богдаш заорал:
— Чего руки повесил? А коли не в грудь — коли по харе вмажу? Зубы-то по снегу собирать будешь! Кулаки к груди! Обороняйся!
Следующий за тем удар действительно был нацелен в лицо.
Не дав Даниле после скрута передыха, Богдаш ударил левой, от чего и правое плечо неопытного бойца пришло во временную негодность.
— Что? Нечем бить? А ты поспевай! Уворачивайся!
И жесткие кулаки все сильнее, все весомее доставали Данилу — иной вскользь, а иной — и всей вложенной в него силищей.
Парень, теряя всякое соображение, поскользнулся…
— Аль ты сдурел, Богдашка?!. - раздался гневный голос деда Акишева.
Богдаш и еле устоявший на ногах Данила разом повернулись.
Очевидно, Семейка предупредил деда, что Желвак затеял неладное. Дед взял с собой и Тимофея, и Гришку с Никишкой Анофриевых, здоровенных мужиков, которые слушались его, как родного отца никто слушаться не стал бы.
— Ступай сюда, Данила! — срывающимся, уже совсем старческим голосом велел дед Акишев. — Стань здесь!
— Остынь, Богдаш, — обратился к бешеному от боя товарищу Тимофей. — Не то я тебе буйную голову-то остужу…
— Ишь, сцепились! — проворчал Никишка Анофриев. — Ты, Желвак, против меня выйди!
Богдаш стоял, повесив голову. Вдруг он вздернул подбородок — да так, что конюхи едва не шарахнулись.
— А как еще учить?! — выкрикнул он. — Меня — не так учили?!.
— Пошли, — распорядился дед Акишев.
И повернулся спиной к буйному учителю кулачного боя, и повел конюхов прочь. Данила попытался было остаться…
— Нечего! — Тимофей подтолкнул его. — Пусть постоит да одумается. Озверел вконец! Скоро глотку кому-нибудь перегрызет!
Богдаш нагнулся, схватил горсть снега и прижал ко лбу. Талая вода потекла, пробилась сквозь кудрявую бороду, остудила лицо…
— Нет, — сказал Данила. — Не пойду.
— Ну и дурак, — тихо отвечал Тимофей. — Не видишь, что ли? Ему кровь в башку ударяет, он от боя как зверь делается. Пойдем, Данила. Ты и то сколько продержался…
Данила понял, что имел в виду Тимофей. Озорной хотел сказать — твоя шляхетская гордость не пострадала, мы все с ней, с гордостью, считаемся, а теперь пора и о душе подумать.
— Нет.
Он повернулся и пошел к Желваку.
— Что, мало? — злобно спросил тот. — Могу еще поучить!
— И поучишь.
— Сейчас, что ли?
— А хоть бы и сейчас.
Данила говорил тихо и просто. Но что-то было в его голосе, заставившее Богдаша посмотреть прямо парню в глаза.