Он говорил негромко, так чтобы никто не услышал, но иронии в его тоне, не услышал бы только глухой. Пока он говорил, взгляд его уже ощутимо замораживал воздух вокруг меня, а задумчивость переросла в твердую уверенность, что оставлять за спиной ядовитую змею, опасно для жизни. Так часто бывает, когда начинаешь излагать словами, то, что в голове бродит, сразу становится ясно, как быть, и кого давить.
– А палки не простые ты Богдан взял, – продолжал он уже с издевкой.
– Положи ножны Демьян, да езжай с Сулимом к Насте, не знает, поди, сердешная, что уже вдова. – Коротко дав указание подошедшему с ножнами Демьяну, он замолчал. Одарив меня в ответ на дружескую улыбку, ненавидящим взглядом, Демьян ушел, а Иллар продолжил.
– Да, не простые палочки вышли у тебя Богдан, сучки торчат не обрубленные во все стороны, не с руки ведь сучковатые палки таскать, каждый обрубит, особенно если затачивает конец так наостро, топор тут и сучок тут, каждый обрубит. Но не наш Богдан. А обруби Богдан сучок, не Оттара бы увезли, а тебя Богдан, – его глаза превратились в две ледяные иглы прошивающие меня насквозь.
– А теперь отвечай Богдан, и Господь тебя упаси хоть слово мне соврать, как это так у тебя выходит, как у дьяка по писаному.
Он смотрел на меня, как смотрит судья, давая осужденному последнее слово. Как ни занятно будет то, что он скажет, приговор это уже не изменит. Приговор приведут в исполнение не сейчас, не завтра, может и месяц пройти пока все устаканится. Но потом как-то, где-то, кто-то и нет человека, нет проблемы. Да и правильно все. Не может вождь ставить под угрозу тех, за кого он в ответе. Не просчитываемые риски должны быть ликвидированы. В моем ответном взгляде была только усталость.
– Илья Громовержец, мне вчера явился, атаман, когда я забитый лежал, – мои слова звучали ровно и отчужденно, единственное мое желание было поскорее закончить этот разговор, как бы он для меня не закончился.
– Он сказал мне, что буду я воином за веру христианскую, и если тверд, я буду, в вере своей, то помогать мне будет и словом и делом. С тех пор иногда я сам не свой, атаман. Руки делают, а что, я сам не пойму, голова порожняя, а говорю, остановиться не могу. Вот так это у меня выходит, атаман, Господь мне свидетель. А саблю эту, прими от меня в дар, атаман, не по руке она мне, может, придет время, ты меня другой одаришь, – с трудом закончив это излагать, с поклоном протянул атаману вложенную в ножны саблю. Его взгляд изменился. Он смотрел на меня не как на ядовитую змею, которую нужно раздавить, а как на ядовитую змею, которая дает дорогой яд, и ты не знаешь, задавить ее уже, или попытаться, с риском для жизни, ее сначала подоить.