Пойдешь, так ведь ты убил, будь ты тысячу раз прав, ты виноват, потому что на твоих руках кровь, и надо терпеть, и кривые взгляды, и несправедливые упреки, и еще Бог знает что. И уйти нельзя, утром, когда отпрашивался у атамана снаряжение готовить к походу, специально закинул, мол, можно мне будет прийти, отдать честь покойнику, и быстро слинять. Иллар, хмуро заметил, что это мое дело, за руки никто держать не будет, но так уж повелось с деда, прадеда, что со сходок казацких, первым уходит атаман, и он мне настоятельно советует думать головой, прежде чем задавать дурные вопросы.
При первых же ударах колокола, Богдан, бесцеремонно выдернул меня на поверхность, чувствуя на себе, три пары обеспокоенных глаз. Рассматривая разрисованный халат, бросил импровизированную кисточку, которая была в моей руке, в свободный горшок.
– Пусть сохнет пока, после похорон нужно будет еще раз помалевать, а то бледное будет. Пойду я мать, мне еще подарок, для сына его, взять нужно.
– Может не надо тебе туда ходить, сынок, без тебя похоронят.
– Мне не от кого прятаться, мать, нет на мне вины, сказал бы Оттар правду, покаялся, был бы живой, сам он себя убил.
– Так то оно так, сынок, только людям рот не заткнешь, а у Насти, так он никогда не закрывается. Как бы беды не случилось.
– Собака брешет, ветер уносит, от того беды не будет. Ты только не лезь, если что, сам справлюсь, не маленький. Все пора мне, у Оттара свидимся.
– Когда ты маленький был, все Бога просила, что б ты мужем стал, а теперь не знаю, может, не надо было просить.
Слушая уже за воротами, сетования матери, ничего не говоря, побежал к Илларовому подворью, да и что тут скажешь, мать сердцем чувствует, что с сыном что-то не так, а что понять не может. Да и слава Богу, что не может.
У Оттара рос сын, пятилетний Петр, который остался без отца, и отцовской сабли. Чтоб не рос, казачонок, без сабли, решил подарить ему Ахметову саблю, взамен отцовской. На похороны, как и на свадьбу, с пустыми руками не ходят, а за такой подарок, никто не осудит.
Когда дошел до Оттарового подворья, к дому, со всех сторон, стягивался народ. Те, кто пришел, проталкивались в горницу, где на столе лежало тело Оттара, над которым, причитала Настя. В углу дьяк разжигал кадило, а батюшка, раскрыв библию, готовился к началу церемонии. Люди молча клали на стол, кто что принес, бабы оставались в комнате, мужики с детьми выходили на улицу. Положивши саблю, в дорогих ножнах, на стол, вышел на улицу, и стал в стороне, не желая с кем-либо общаться, да и не о чем было говорить, двери были открыты настежь, все молча ожидали начала церемонии. Дальше все покатилось по знакомой колее, которая мало чем отличалась, от мне известной, единственное существенное отличие, многие присутствующие, знали, почти все, на память, и дружно подпевали батюшке с дьяком.