Бедная мать! Ее больное сердце не выдержало – умерла так же тихо, как и прожила свою жизнь. Она всегда всего боялась: что потеряет работу, что заболеют дети, что молния ударит в дом, что сын сломает себе руку… Хорошо, что мать не дожила до этого дня. Как мучилась бы сейчас, сколько слез пролила бы…
В коридоре послышались шаги – надзиратель привел парикмахера. Сдержал-таки слово гауптттурмфюрер! Неожиданно Богдан понял его психологический расчет – напомнить, что ждет тебя. Но вам, герр следователь, не согнуть меня. Конечно, па сердце свинцом легла смертельная тоска, полные отчаяния мысли не выходят из головы… Да и страшна – это ведь ложь, что есть люди, которые совсем не боятся смерти. Но не узнать им о моей тоске и моем страхе!
Парикмахер брил его безопасной бритвой. Лезвие ныло тупое, больно царапало, и Богдан подумал, что, может быть, казнь окажется менее мучительной. “Юмор висельника”, – горько усмехнулся он; парикмахер вздрогнул и по привычке спросил:
– Не больно?
– Может, вы еще предложите пану большевику освежиться одеколоном? – насмешливо заметил надзиратель, который стоял на пороге. – Пан желает сиреневый или, извините, ему больше нравится запах роз?..
Богдан презрительно промолчал, и это окончательно вывело из себя надзирателя.
– Прошу прощения у пана, но нельзя ли узнать, сколько ему платили за подрывную деятельность?
– А мы не продаемся за тридцать сребреников, как ваши бандеровцы, – ответил Богдан, не глядя на про shy;тивную харю надзирателя.
– Поговори у меня! – оскалился надзиратель. – Давно тебе морду не расписывали?..
Но больше уже не заговаривал. И снова мерил Богдан камеру – четыре шага туда, четыре сюда…
Лязгнул ключ в замке.
– Встать! – приказал надзиратель, – К стенке!
Богдан поднялся и стал лицом к стене. Послышался звон посуды, и дверь закрылась. Оглянулся – на грязном полу мисочка с баландой и маленький кусочек хлеба. Подавляя брезгливость, юноша принялся есть. Может быть, это его последний обед…
“После вкусного обеда положен отдых!” – невесело пошутил про себя Богдан и повалился на топчан. Укладываясь поудобнее, он обо что-то больно оцарапал ногу.
– Вот холера! – выругался. – И тут не дадут спокойно отдохнуть!
Внезапно сел. С опаской глянул на дверь, не подсматривает ли эта бандеровская сволочь, и стал выяснять, обо что он поцарапался. Это был треснувший железный кронштейн. Богдан попытался по трещине отломить часть кронштейна, но только ободрал ногти.
Мысль о кронштейне лишила его покоя. Вот если бы удалось отломить кусок железяки, тогда… Он соскочил с топчана и в волнении заметался по камере.