– Будьте счастливы! – сказала, она – и, не оборачиваясь, поспешно ушла.
Петро следил за девушкой, пока тонкая ее фигурка не скрылась за углом.
Когда гауптман на контрольном пункте, проверив документы Галкина, потребовал паспорт у Петра, тот едва не потянулся за пистолетом, но в последнее мгновенье овладел собой и, непринужденно улыбнувшись, подал офицеру документ.
Гауптман козырнул, и они тронулись. На втором километре съехали с дороги в кусты. Петро лег в тени под дикой грушей. Но кто же мог знать, что все так благополучно кончится?
Галкин сидел, опершись на ствол молодого дубка, и насвистывал лишь ему одному знакомую мелодию,
– Оставь! – раздраженно бросил Петро.
– Почему? – обиделся Федько. – Нервы?..
Петро не ответил. Припал лицом к земле, вдыхая терпкий аромат.
“А вдруг Катрусю задержали?” Эта мысль ожгла его. Он вскочил и тревожно осмотрелся вокруг.
– Еще рано… – понял его состояние Федько. – Пешком она будет добираться сюда не меньше часа.
Петро закурил, нервно покусывая сигарету. Ни лежать, ни сидеть больше не мог. Метался между густыми кустами, задевая ветки.
И все же первым заметил девушку Галкин. Катруся шла тропинкой по другую сторону шоссе, срывая по дороге цветы, – в руках у нее был букетик.
Федько тихонько свистнул. Катруся перебежала шоссе. Стояла возле машины, раскрасневшаяся, взволнованная, с букетом бело-желтых ромашек в руке. Она казалась Петру такой красивой, красивее которой никогда не было и не будет на свете.
Через час съехали с шоссе и несколько километров петляли лесной дорогой. На поляне подожгли машину, а сами, захватив рацию, пошли через лес дорогой, известной лишь одному Галкину. Еще до сумерек он привел их в район расположения отряда.
Дорошенко обнял Петра.
– Вот ты какой! – говорил он, сжимая его в медвежьих объятиях. – Знаем, знаем про твои подвиги!..
Не успел Петро отдышаться, как прибежал Бог shy;дан и едва не задушил друга. А за ним стояла Катруся. Она смеялась от души и весело.
Галкин вызвал Центр, и через полчаса стало известно: ночью на территории отряда приземлится самолет, который заберет Петра и Катрусю.
Богдан загрустил.
– Не успел еще поговорить с сестренкой, как… – махнул безнадежно рукой.
– Теперь уже скоро будем вместе, – успокоила его Катря. – Далек ли фронт? Не успеешь оглянуться, как наши будут здесь.
…Они стояли около командирской землянки под исполинской сосной, которая тихо шумела на ветру. На костре варилась каша. Пахло горьковатым дымом, разваренным пшеном и еще чем-то знакомым, но Петро никак не мог догадаться – чем. Прислонился к сосне рядом с Катрусей, ощутил тепло ее плеча и вдруг понял, какой запах тревожил его. Пахло ландышами – любимыми цветами Катруси. Потому ли, что узнал, наконец, этот аромат, или потому, что шумел лес и в небе светились звезды, а рядом стояла любимая, у Петра стало так спокойно и тепло на душе, что захотелось петь. И музыка уже заполняла его, казалось – поет весь лес, деревья шумят в такт грустной, проникновенной, трогательной мелодии.