Лицо у полковника было худое, ястребиное, не носившее ни малейших следов старческой расслабленности. Легонько пристукнув саблей по каменному полу веранды, он поинтересовался крайне серьезно:
— Как там насчет северных шпиков? Не замаячили поблизости?
— Я ни единого не видел, полковник, — с той же серьезностью ответствовал Бестужев и, понукая коня, поехал дальше.
Полковник де Вилламбур, местная достопримечательность (как подозревал Бестужев, из-за полного и совершеннейшего отсутствия других), во всем прочем, как Бестужев убедился, сохранял ясный ум и здравый рассудок. Пунктик у него имелся один-единственный: вот уже несколько лет полковник всерьез верил, что по его душу однажды нагрянут нежданно-негаданно коварные северные агенты с самыми злодейскими замыслами, вплоть до самоубийственных — и по нескольку часов в день бдительно держал стражу, чтобы, боже упаси, не оказаться застигнутым врасплох… Как Бестужеву случайно стало известно, в свое время кавалеристы полковника захватили целый взвод северян, всласть мародерствовавших в занятой ими южной усадьбе: разлетаются вдребезги стекла и мебель, столовое серебро и все мало-мальски ценное перекочевывает в заплечные мешки, из амбара доносится отчаянный женский визг… Не особенно и колеблясь, полковник приказал своим молодцам повесить всю эту шайку быстренько и повыше — что те с охотой исполнили. Ну, а многие десятилетия спустя полковник решил, что ему непременно припомнят коварные северяне старую историю, обошедшуюся в свое время без последствий, так пунктик и появился… Касаемо всего прочего, он рассуждал вполне здраво и был чертовски интересным собеседником, поведавшим много такого, чего Бестужев не читал ни в одной книге по военной истории…
Углядев вдали заветную цель, он легонько похлестнул коня, и Пако пошел рысцой. Остановился вдруг, запрядал ушами, вскинул голову и, несмотря на всю свою смиренность, принялся приплясывать на месте. Теперь и Бестужев услышал сверху равномерный треск-тарахтенье, напоминавшее размеренную работу мотоциклетного мотора.
— Тьфу ты, черт… — проворчал он, умело успокаивая коня.
Зашарил взглядом по лазурному безоблачному небу и вскоре высмотрел слева источник звука: саженях в ста над землей медленно, такое впечатление, натужно перемещался угловатый летающий предмет, как раз и испускавший это беспокоившее коня тарахтенье.
Аэроплан снизился, исчез из виду, с затихающим треском опустился — ага, месье Леду, надо полагать, пробовал аппарат перед очередной демонстрацией.
Бестужев тронул коня, усмехаясь под нос. В сонном захолустье одновременно оказалось целых два символа технического прогресса. Одним из них, как легко догадаться, стала кинематографическая экспедиция Голдмана и Мейера, а вторым — залетный в полном смысле слова европейский французик со своим аппаратом. И в Новом, и в Старом Свете хватало этаких вот гастролеров, за деньги демонстрировавших полет своего аппарата, а то и катавших за отдельную плату любителей острых ощущений. Увы, неосмотрительный француз плохо угадал с выбором места — здешнее население, включая чернокожих, проявило большой интерес к новомодному изобретению, увиденному впервые в жизни и охотно отдавало монетки за редкостное зрелище. Однако народонаселение это, довольно малочисленное для успешного бизнеса, во второй раз уже не спешило нести денежки в проволочную кассу, которую обычно держал на столике французов ассистент, и месье Леду вот уже несколько дней не собиравший публику, проедал и пропивал скудную выручку, так и не решив, должно быть, куда ему направиться в поисках более выгодных демонстраций…