– Ну, спокойной ночи, – сказал Дик, когда все вошли в дом. – Прежде чем ложиться, я пойду еще взгляну на старуху Бесси. Хеннесси сидит при ней. Помните же, девочки, являться к завтраку в амазонках и ни в коем случае не опаздывать.
Престарелая мать Принцессы была очень плоха, но в другое время Дик, конечно, не пошел бы навещать ее в столь поздний час, – ему хотелось побыть одному, и он боялся остаться с глазу на глаз с Паолой после того, чему он так недавно был свидетелем.
Легкие шаги по гравию заставили его обернуться. Эрнестина догнала его и взяла под руку.
– Бедная старушка Бесси, – сказала она. – Мне тоже хотелось бы проведать ее.
Дик, продолжая взятую на себя роль, начал припоминать всякие смешные случаи, происходившие в тот вечер, смеялся, шутил и казался очень веселым.
– Дик, – сказала Эрнестина, когда он наконец замолчал. – У вас какое-то горе. – Она почувствовала, что он вдруг замкнулся, и торопливо продолжала: – Я очень хочу вам помочь! Вы же знаете, что можете на меня положиться. Скажите мне.
– Да, я скажу, – отвечал он. – Но скажу только одно. – Она благодарно сжала его локоть. – Завтра вы получите телеграмму, срочную; ничего слишком серьезного. Но ты и Льют соберетесь и укатите как можно скорее.
– И все? – спросила она разочарованно.
– Вы мне сделаете этим большое одолжение.
– Вы даже поговорить со мной не хотите? – возмутилась она, огорченная его отказом.
– Телеграмма придет в такое время, что застанет вас еще в постели. А теперь нечего тебе ходить к Бесси. Беги домой. Спокойной ночи.
Он поцеловал ее, ласково толкнул в сторону дома и пошел своей дорогой.
Возвращаясь от больной кобылы, Дик остановился и прислушался: в конюшне для жеребцов беспокойно переступали с ноги на ногу Горец и другие лошади. Среди тишины откуда-то с гор, где пасся скот, донеслось одинокое позванивание колокольчика. Легкий ветерок внезапно дохнул Дику в лицо струей благовонного тепла. Ночь была напоена легким душистым запахом зреющих хлебов и сена. Жеребцы опять затопали, и Дик, глубоко вздохнув, почувствовал, что никогда, кажется, еще так не любил всего этого; он поднял глаза и обвел взором весь звездный горизонт, местами заслоненный горными вершинами.
– Нет, Катон, – произнес он вслух. – С тобой нельзя согласиться. Человек не уходит из жизни, как из харчевни. Он уходит из нее, как из своего дома – единственного, который ему принадлежит. Он уходит… в никуда. Спокойной ночи! Перед ним бесшумно встает Безносая – и все.
Он хотел идти дальше, но снова топотание жеребцов задержало его, а в горах опять зазвенел колокольчик. Расширив ноздри, Дик глубоко вдохнул душистый воздух и почувствовал, что любит и этот воздух, и усадьбу, и пашни, ибо все это создание его рук.