Октавия вдруг без перехода превратилась во флиртующую кокетку. Перемена была такой разительной, что Норт вдруг подумал, это искусство ей в полной мере потребуется в первую брачную ночь. Но он решил ничего не говорить. Ему не хотелось делать ей больно. Она причинила ему боль неосознанно. Он злился не на нее, ну если только самую малость. Главным образом он злился на себя, и еще на ее деда, да еще, пожалуй, на судьбу, но только не на Октавию.
Желание вернуть ее рождало беспокойство. Словно легкое землетрясение пронеслось внутри. Когда Октавия объявилась снова, восприятие стало острым, мир засиял красками. Словно часть его «я», которую он потерял двенадцать лет назад, неожиданно вернулась на свое место.
Его мир вдруг стал уязвимым и непредсказуемым. Она перевернула в нем все с ног на голову и дала повод для заботы о ней. Возникло желание заполучить то, чего у него никогда не было, о чем он много лет назад перестал даже мечтать. Возникло желание сделать свою жизнь достойнее, чем она была. Норту захотелось, чтобы Октавия гордилась им, а не пеняла, что он прячется от всех.
Она стала его самым уязвимым местом. И если Харкер поймет это, Октавия окажется в опасности, какую ни она, ни Спинтон даже не могут себе представить.
Если бы Норт не знал, что она скоро снова уйдет из его жизни, он наверняка прислушался бы к постоянным увещеваниям Дункана и занялся бы собственной карьерой. Но какой смысл менять все, к чему он привык, на что-то неизвестное? То, о чем говорил Дункан, было краснобайством, а Боу-стрит — его настоящей жизнью.
Хотя, с другой стороны, если он займется политикой, у него появится возможность войти в высший свет. Он сможет видеться с Октавией. Никто не станет обращать внимания на разницу в их положении. Если только она не станет графиней, это непоправимо отдалит их. После ее замужества им уже никогда не быть друзьями. Она не захочет, чтобы Спинтон обнаружил, что ее мать занимала положение немногим выше, чем куртизанка. Октавия не допустит, чтобы он узнал о ее происхождении и о том, что она отдала самое ценное ублюдку виконта Крида, незаконнорожденному сыну самого известного пьяницы и бабника во всей истории Англии.
Спинтон может сколько угодно верить в то, что он первым окажется между ее трепещущих бедер. Пусть думает, что получит все. Но он никогда не испытает настоящего благоговения, которое довелось пережить Норту, когда Октавия сама отдалась в его руки. Спинтон, возможно, будет ласковым. Возможно, будет нежным. Но он никогда не будет таким осторожным и понимающим, каким был Норт. Она тоже была у него первой. Ничего этого Спинтон не получит.