— Октавия, — отпрянул Норт, — это глупо.
— Слишком поспешно и чересчур категорично. Да, я знаю. Поцелуй меня, Норт. Я хочу вспомнить, какой ты на вкус. Мне не хватало тебя все это время.
Если бы не стол, Норт отодвинулся бы от нее. Никогда в жизни она не испытывала такой благодарности к обычному предмету мебели.
Ну разве еще к кровати Норта двенадцать лет назад.
Обхватив Норта за шею, Октавия потянулась всем телом, приподнялась на цыпочки и припечатала его губы поцелуем.
Он стоял не двигаясь, как статуя, как скала, и все равно Октавии стало намного легче. Неужели она безразлична ему? Нет, не может быть. Он желал ее, но сопротивлялся. Зачем?
Наконец она отстранилась.
— Все стало другим. На вкус ты теперь совсем не такой, каким был в ту ночь.
— Не хватает горечи слез.
— Ах да. — Теперь она вспомнила. — Мы ведь тогда оба разревелись.
Он кивнул:
— Помню.
— Ты был таким нежным, таким ласковым.
— Я был глупым, неумелым и выставил себя полным идиотом.
— Ты был прекрасен. Только это и вспоминай.
Не дожидаясь, пока он начнет спорить, она прижалась к этому большому теплому телу, слушая, как его сердце стучит ей в грудь, чувствуя, как сквозь тонкую ткань платья согревает его тепло. Поднявшись на цыпочки, Октавия, не испытывая ни сомнений, ни сожалений, снова прижалась к нему губами.
Настоящий мужчина — и такой сладкий. Октавия не могла от него оторваться, лаская его языком, покусывая зубами. Она была готова съесть его. И когда у него напряглись руки, Октавия застонала, осознав свою победу. Он откликнулся на ее призыв!
Только, вместо того чтобы еще сильнее прижать ее к себе, Норт вдруг отодвинулся.
Дыхание сбилось, глаза заблестели.
— Не искушай меня, Ви.
Она умышленно прижалась к нему бедрами.
— А тебя можно соблазнить, Норри?
Норт издал горлом какой-то звук. Ей показалось, что он зарычал.
— О черт! Да!
— А что тебя привлекает больше? — Она повела пальцем по его руке. — Возможность переспать или я?
— Ты. Только ты.
Вдруг онемевшими пальцами она принялась расстегивать на нем жилет, а потом резкими движениями стала срывать одежду. Покончив с жилетом, Октавия наткнулась на тонкое полотно рубашки. Выдернув ее из брюк, погладила шелковистую кожу на спине. Норт не остановил, напротив, поднял руки, потянул рубашку и кинул ее на пол.
Он был потрясающе красив. Красив переполнявшей мужественностью. Чувственностью, которая исходила от него. От его вида Октавию заколотила нервная дрожь.
— Вот и прекрасно. — Октавия прижалась губами к его плечу и лизнула солоноватую кожу. — Господи Боже, кто бы мог подумать, что мужчина может быть таким вкусным? — Она руками и губами ощущала его пронзительную сладость, тепло и мягкость. Вместо худого подростка — кожа да кости — перед ней стоял мужчина в полном соку, как сказала бы мать. Но он все равно был ее мальчиком, ее Норри, и голова от него шла кругом сильнее, чем от выпивки и опия.