— Ты нужна ему, Энди, — упрашивал Риз. — Он не допускает нас к себе, но я думаю, что тебя он пустит. Там, в глубине болот, он начинает умирать, или что-то в этом роде. Не знаю точно, в чем дело. Здесь и леса, и вода, и, конечно, беспокойство по поводу Скретча. И, должно быть, одиночество. Тоска по тебе и Хилари, я думаю. Боюсь, он просто… проиграет. Я знаю, между вами что-то произошло, но ты должна понимать, какое имеешь для него значение. Не смогла бы ты поехать к нему? Просто посмотреть, что происходит. Только один раз?
— Не могу, — ответила я; утомление было таким огромным, что даже слова звучали бессильно. — Я не могу, Риз. Я… Там опасно. Том прав в отношении воды. И Том… перешагнул границу, за которую я не могу идти. Как тебе известно, у меня ребенок. Я не свободна следовать за Томом куда-то в его воображении.
— Энди… ты одна из нас, — в его кротких глазах за склеенными очками появились слезы, легкие слезы алкоголя и печали, — ты прошла через обряд, ты знаешь все. Ты часть лесов, ты веришь…
К своему собственному удивлению, я начала плакать.
— Нет, — рыдала я. — Я не верю. Я верила Тому, а не лесам. Я не верю… во все это. Я верила Тому. А теперь он… покинул меня, леса больны, вода горит, а моя дочь ранена в самое сердце. Если ее ранят еще раз, она погибнет. Риз, всего лишь паз! Риз, все, чему он научил ее, — о лесах, животных, воде, — все, что она научилась любить больше всего на свете, любить настолько сильно, что отказалась от всего остального в жизни, ради чего она отказалась от детства, — Риз, разве ты не видишь, что все это было фальшью! Все это оказалось ложью! Леса загрязнены, животные умирают, а вода убивает…
Я перестала плакать, глубоко вздохнула и начала безмолвно молиться о том, чтобы вновь вернулось окутывающее, как одеялом, утомление. И оно пришло.
— Теперь ты понимаешь, почему я не могу поехать? — спросила я. — Понимаешь, почему ты не можешь просить меня об этом?
— Понимаю, — ответил Риз. — Но ты ошибаешься, Энди. Не леса и не вода оказались фальшью, а что-то другое… Но я понимаю тебя. И больше не буду просить. Но если ты считаешь, что можешь передумать, пожалуйста… позволь мне спросить тебя об одной вещи. Ты любишь Тома?
— Да, — ответила я. — Но это не имеет значения.
— Если это не имеет, тогда уж больше ничего не имеет значения, — сказал Риз и ушел.
— Да, ничего не имеет значения, — проговорила я в пустой гостиной. Но, произнося это, я знала, что говорю неправду. Хилари имела значение. Она имела громадное значение, но девочка была уже не той, какую я знала раньше.