Когда между Томом и мной произошла ссора над мертвой оленихой и я думала, что порвала всякие отношения с этим человеком, Хилари напоминала потушенную лампу. Освещение исчезло, но лампа была цела. Тогда вместо приступов раздражения и истерии, характерных для первых месяцев нашей жизни в Пэмбертоне, девочка ушла в себя, отдалилась и была занята своими мыслями, но она проводила дни послушно, с таким видом, будто просто выжидала время, пока не сможет вновь вернуться к своей настоящей жизни. Она ходила в школу, вновь вернулась к занятиям с Пэт Дэбни, она была покорна, мила и полностью замкнута.
„Может быть, она просто взрослеет, — решила тогда Тиш. — С ними это, знаешь ли, бывает".
Разумеется, что Хилари делала на самом деле, так это ожидала возвращения той жизни, в которой был Том. Когда наконец это случилось на праздновании дня рождения, девочка вспыхнула, как пламя на ветру. Ее радость и красота поражали глаз и сердце. Но после возник светящийся ручей и козочка, бьющаяся в конвульсиях, и Хилари видела, как Том Дэбни спустился по лестнице дома к ручью и пристрелил ее любимую Мисси.
И наступило молчание, окончившееся ужасом, вызванным моим ужасом, и слезами из-за моих слез. С тех пор Хилари была пассивной и вялой, как марионетка, у которой перерезали нити. Она разговаривала, когда к ней обращались, но отвечала предельно кратко. Она соглашалась пить воду только из бутылок, обмывалась губкой и хорошо прокипяченной водой. Она ела, когда перед ней ставили тарелку, пила молоко и ходила на летние занятия в „Пэмбертон Дэй". Но девочка наотрез отказывалась возвращаться на конюшни Пэт Дэбни и отклоняла множество приглашений на вечеринки и пикники, которые летом устраивала молодежь города. Хилари ходила со мной к Тиш и Чарли, но не желала плавать в их бассейне, бесшумно уходила в кабинет и включала телевизор. Если мы приходили в комнату вместе с ней, она сидела молча. Дома, за исключением завтраков, обедов и ужинов, она проводила время в своей комнате, оставляя дверь слегка приоткрытой. Я знала, что большую часть дня она пишет что-то в тетради, пишет упорно и с такой сосредоточенностью, какая обычно бывает только у взрослых и очень пугает. Хилари не показывала, что она пишет, а я не спрашивала. И еще. Девочка никогда не произносила имени Тома.
— Думаю, это называется недостаток эмоций, — однажды сказала Тиш, зайдя в гости с пучком буйно цветущих цинний и с приглашением на ужин. Я приняла цветы и отказалась от приглашения.
— Я просто не могу заставить ее пойти на ужин, Тиш, — уныло проговорила я. — Это состояние летаргии подобно зыбучим пескам. Мне кажется, что она не может двигаться. Я просто не в состоянии каждый раз выдерживать сражение, когда хочу отвести ее куда-то. Легче остаться дома.