Том резко повернулся ко мне лицом, и я увидела, что его глаза были совершенно безумными и невидящими. Я понимала, что не меня он видит этими глазами.
— Они не занимаются здесь лесозаготовками. — Голос Тома был ужасен. — Эта железнодорожная ветка, желобы для живицы, цистерны — они свозили все это по ночам, может быть, даже днем Бог знает как долго. Смотри, видишь эту вторую ветку? Она не выходит к основной линии, можешь поспорить на свой зад. Она идет через ручей и реку прямо к заводу „Биг Сильвер". Они могут вывозить сюда в цистернах все это дерьмо прямым путем, и никто, черт возьми, не знает, что они это делают, потому что никто никогда не ходит сюда. На что угодно спорю, ни одного бревна и ни одной капли живицы не было вывезено отсюда в течение одному Богу известно какого времени.
Том задыхаясь умолк. Огромное, удушающее, безнадежное горе залило меня, затопляющая, бессильная ярость. Я вновь увидела маленькую стройную козочку и бьющуюся смерть в прекрасном, нежном, зарождающемся утре.
— Как они смеют? — проговорила я тихим дрожащим голосом. — Глупо, глупо, глупо… Как они смеют? Как смеем мы? Посмотри на то, что было нам дано и что мы им позволили сделать… О, как мы посмели? Бог должен был бы убить нас всех за нашу самонадеянную глупость…
— Нет никакого Бога, — сказал Том. — Мы убили саму священность.
Несколько минут мы стояли молча, а потом Том откинул голову назад и закричал:
— Они отравляли Козий ручей прямо из „Королевского дуба", Энди! Прямо из „Королевского дуба"! Господи Боже мой…
Его голос все усиливался и усиливался, и я знала, что мне придется вновь услышать тот ужасный первобытный вой, который я слышала в утро гибели оленя, и что я не смогу на сей раз перенести его. Я обняла Тома, прижала к себе и укачивала его или пыталась это сделать. Его тело в моих руках было негнущимся, как в смерти.
— Нам нужно пойти к Клэю, — говорила я. — Пошли, Том. Пойдем, расскажем Клэю. Он сможет помочь. Он знает, что нужно делать.
— Нет. Нам не нужно ничего рассказывать Клэю. Клэй знает. — Голос Тома не был похож на голос живого человека. — Он знает. Он должен был знать. Это его земля; он не может не знать…
В течение всей своей последующей жизни я помнила только отдельные куски этого ужасного, спотыкающегося пути обратно к Королевскому дубу и безмолвной, медленной, будто ползком, поездки в город, на тихую улицу за тренировочным треном в Старом Пэмбертоне, где Клэй Дэбни построил миниатюрный замок для своей хорошенькой, глупенькой Дэйзи. Когда мы громыхали по длинной подъездной аллее, большой дом был темным, но, подъехав к роскошному подъезду для экипажей, я увидела мерцающий огонек сигареты в сумраке веранды и поняла, что Клэй Дэбни ждал нас. Только тогда я почувствовала, что уже давно тихо и монотонно плачу.