Хилари уткнулась в меня головой и сказала:
— У вас не было необходимости бить щенка.
— Боюсь, что была, — ответил Картер. — В следующий раз он вспомнит об этом и не сделает ничего подобного.
Девочка вновь повернулась к нему, но все еще не отпускала меня:
— Вы пристрелите собаку? Ведь она приказала вам сделать это…
— Конечно же, нет, — улыбнулся Картер. — Пэт не придавала особого значения ни одному своему слову. Я отнесу его обратно и оставлю с Редом — конюхом, который натаскивает щенков. Ред успокоит пса, даст ему поглодать кость и подержит взаперти и покое пару дней. А к тому времени, как Пэт увидит щенка опять, она все забудет. Она хоть и жесткая, но не зловредная.
— Эта леди мне не нравится, — буркнула Хилари, все еще посапывая, но уже успокаиваясь.
— Может, и тан. Но о том, что из тебя получится хороший наездник, Пэт говорила искренне. И я надеюсь, что ты изменишь свое мнение.
Мне хотелось сказать: „У моей дочери, может быть, и изменится мнение, но у меня — никогда!" Но я промолчала. Я знала, что никогда не прощу Пэт Дэбни. Конечно, и Хилари и щенок сделали глупость, но ведь не по злобе! А вот злоба в голосе патрицианки была быстрой, легкой и необоснованной. Что-то во мне ощетинилось, когда Картер выступил в ее защиту, и это вызвало у меня раздражение. Да, Картер Деверо был приятным, внимательным и добрым, но он был меньше чем ничто для меня и моего ребенка. И я не хотела, чтобы он или кто-либо еще мог стать чем-то большим. Ни теперь, ни спустя какое-то время, и вообще никогда.
— Пойдемте к беговой дорожке и посмотрим, как работают последние лошади, — предложил Чарли. — Скоро станет чересчур жарко, а Хилари на самом деле стоит посмотреть на это.
— Хорошая мысль, — заметила я безразлично. И к тому времени, когда мы добрались до Пэмбертонского тренировочного трека, все безобразные моменты были поглощены золотым днем. Будто их почти и не было. Но только почти.
Полуторамильная тренировочная дорожка с одной стороны граничила с немощеной улицей, на которой расположилось с полдюжины частных конюшен и домов, а с другой — с глубокой прохладной тенью смешанного соснового и лиственного леса, как ковер раскинувшегося через весь город. Газон, прилегающий к беговой дорожке, такого изумрудно-сапфирового цвета, какой, казалось, свойствен лишь Пэмбертону, был украшен у дальнего поворота огромным дубом со свисающими ветвями. На стороне, близкой к улице, расположились низкие деревянные скамейки и огороженная судейская трибуна — так объяснил нам Чарли.
Небольшая кучка людей в пэмбертонской униформе — поплиновые брюки, рубашки-поло и шляпы с хлопающими полями — стояла у перил трибуны, загораживая глаза руками от косых лучей утреннего солнца. За исключением Тиш, Хилари и меня, детей и женщин здесь не было. Никто не разговаривал. У меня было такое ощущение, что происходит напряженная и важная работа, и не в первый раз в Пэмбертоне я почувствовала себя назойливой и раздражающей особой женского пола.