Ожгибесов сел на пригорок, поросший сухой прошлогодней травкой, обогретой щедрым солнцем. Расстегнул воротник и одобрительно проговорил:
— Припекает. Размагнитили тебя попы. Нервишки расшатали. А раньше ты боевой был. И вежливый.
Сеня заставил себя сесть на другой теплый пригорок. Раскис. Только сейчас он понял, как неприглядно все, что он делает и говорит, как глупо ведет себя, вызывая совсем не те чувства, на которые он рассчитывал. Он-то думал показать этому психу, как он ненавидит и презирает его, но вызвал только жалость к себе. Да, все его поступки ничего, кроме жалости, и не могут вызвать. Противно все это.
И он решил держать себя в руках, ничего не отвечать и не поддаваться ни на какие уговоры.
А Ожгибесов и не думал его уговаривать, он просто потребовал:
— Бросай эту волынку!
— Мне некуда идти, я же говорил.
— А ты ходил куда-нибудь?
После этого Сеня не мог не рассказать, как он оказался здесь и что ему грозит, если его местопребывание откроется.
— Чепуха! — сказал Ожгибесов. — Нет такого закона, чтобы тебя, вполне взрослого парня, в детдом.
— Так уж приходили за мной. Вот и скрываюсь…
— Ну и напрасно. Не преступник же ты в самом деле.
— А вы разве псих? — спросил Сеня и этим своим вопросом почему-то очень развеселил Ожгибесова.
Посмеиваясь, он наклонился к Сене и тихо проговорил:
— Врач мне сказал: «Теперь все психи». Врач — душа-человек, выдал мне непробиваемую справку, будто я на сто процентов психически здоров. И могу воевать не хуже других. Это я тебе, Сеня, по секрету. Если откроется, меня обратно запрут. А врача того в штрафную.
Вот только в эту минуту встрепенулась мальчишеская отчаянность. Заикаясь от волнения, Сеня спросил:
— Как же это так?
— Осуждаешь?
— Нет. Наоборот. Здорово!
— Ох, Сенька, спасибо! Только пойми, у меня другого выхода нет. И другой жизни нет. Я воевать должен. Должен! А псих я или не псих, какое это имеет значение…
— Никакого! Я бы и сам…
— Сам! Так вот, иди, Семен, в жизнь и держись. Жив останусь — все перечеркнем и начнем новую жизнь. Погибну, — он на минуту задумался, — все может быть — я тебя, Сеня, прошу: все маме скажи, что я тут тебе… Ты не обижайся, ты меня прости за то, что я тебе как брату… Пусть и она, если сможет, простит. Она мне… — он не договорил и только ударил кулаком по земле и легко вскочил на ноги.
Он и еще что-то собирался сказать, но губы его дрогнули, как будто он хотел улыбнуться и не сумел, а только как-то неловко и нелепо взмахнул рукой. И вдруг обнял Сеню, очень крепко прижал к себе. «Братишка», — глухо выкрикнул он и, оттолкнув Сеню, побежал вверх по рыжему откосу. А потом пошел медленнее, низко пригибаясь к земле, почти касаясь ее руками. Снизу казалось, будто он ползет, как большой зеленый жук. Мелкие камешки и комочки сухой глины, подпрыгивая, скатывались из-под его сапог.