Ася, которую только что сравнили с цветком, настороженно улыбнулась:
— Очень изысканное признание, ничего не скажешь…
— Это у меня вырвалось, — преодолевая смущение, которого раньше за собой не замечал, сказал Сеня.
— И часто «это» у тебя вырывается?
— Нет, не очень. Вообще я хотел сказать, что время смягчает восприятия и оценки.
— Смягчает! А вот этого, по-моему, не надо. Смягчения этого. Ненависть — пожалуй, самое стойкое из всех чувств. После любви, конечно. Нельзя предавать своего прошлого. Нельзя забывать то, что прежде ненавидел и от чего страдал. И ничего нельзя оправдывать.
Сеня размашисто провел по всем клавишам, как бы перечеркивая одной праздничной, мажорной чертой все прошлое со всеми его отшумевшими страстями.
— Не умею жить прошлым. И, пожалуй, не надо, чтобы оно путалось под ногами.
Он встал, очень уверенно взял Асю под руку и повел к окну. Там усадил в кресло и сам сел на низкий подоконник у ее колен, но это ничуть ее не смягчило.
— Зло остается злом, — проговорила она с прежней непримиримостью.
— Глядя на тебя я снова подумал, что время стоит неподвижно.
— Ты хочешь сказать, что я вся в прошлом? Отстала от времени?
— Нет, не хочу. Да это было бы неверно.
— А ты до того изменился, что и не узнать! И многое постарался забыть.
— Что, например?
— Ты был музыкант и мечтатель.
— В юности все мечтатели, и все музыканты или поэты. Не могу же я и сейчас…
— Почему?
— Потому хотя бы, что тогда мы отвечали сами за себя. Мы только еще искали свое место и свое назначение. А теперь мы ответственны за все свои дела. Теперь мы ответственны и сами перед собой.
В этом Ася усмотрела какую-то логику. Впервые за все минуты этой встречи она погладила его тонкие длинные пальцы, напомнив этот знак, известный только им двоим в те далекие времена. Это быстрое поглаживание не имело никакого определенного значения, оно выражало все сразу — ласку, раздумье, просьбу — в зависимости от настроения. Сейчас это было предупреждение, и он понял его значение: «Ты только не сердись, но у меня свое мнение. Хочешь, скажу?» Понял и насторожился.
— Ты прав, мы не дети. Ох, давно уже не дети! Нам доверены очень важные дела, и если мы такие ответственные товарищи, то мы просто обязаны быть принципиальными всегда и во всем. — Ася сжала его пальцы. — И в работе, и в своем отношении к прошлому. Никогда не забуду, как мы с тобой голодали и мечтали о счастливых днях. И мы тогда думали, будто от зла можно спрятаться.
— Теперь-то не думаем…
— Ненавижу всякое зло, всякое! — Ася отбросила его руку и смуглыми маленькими кулаками постучала по своим коленям. — И прошлое тоже!