— Вообразите-с! — сказал почтмейстер, взяв вилкою кусок пастилы, — во Франции, в Париже-с, бывает завтрак на вилках.
— Возможно ли! Каким же это образом? — вскричало несколько голосов.
— Не знаю-с; а могу представить доказательство, книгу г. Коцебу, о воспоминаниях в Париже; г-н Коцебу достоверен-с, не солжет.
— Да это, верно, просто выражение, — сказала важно хозяйка дома. — Точно такое же выражение, как у нас говорят: сидеть на иголках.
— Должно быть так-с! — подтвердил председатель магистрата.
— Что город, то норов, что деревня, то обычай! — произнес протопоп, поправив свою бороду.
— Действйтельно-с! — сказал семинарист, учитель городской школы. — Цицерон сказал: communem consociationem colere, tueri, servare debemus, то есть мы должны служить обычаям…
— Точно так-с! — прервал его почтмейстер. — Однакоже у г. Коцебу в статье о коврах сказано, что показывающий Цицерон сам понимает мало.
— Помилуйте, — сказал, ужаснувшись, учитель, — Цицерон оратор римский!
— Что ж, сударь, — отвечал почтмейстер, — он мог путешествовать и заехать в Париж. Я бы сам с любопытством взглянул на город, в котором даже весь мастеровой народ рыцари и носят щиты с девизами.
— Как это так-с? — вскричали все.
— Извольте прочитать г. Коцебу о Париже, — отвечал важно почтмейстер. — Да-с, — промолвил он и продолжал:- Но уж какая развратительная философия во Франции! Вообразите себе: сам Наполеон Бонапарте сказал господину Коцебу вольтеровское правило: что все люди добры, исключая человека скучного.[2] Как вы думаете об этом: все люди добры, исключая человека скучного!
— Ужасно! — вскричали гости. — Все люди добры, исключая человека скучного! Следовательно, разбойник, тать добры, потому что они не скучны.
— Ужасно! — повторили все, и общее удивление было прервано предложением одной из девушек сыграть на клавикордах.
— Право, все перезабыла, Нимфодора Михайловна.
— Сделайте одолжение, сударыня, потешьте моих гостей, — сказал городничий.
Все гости также обратились с покорнейшею просьбою к виртуозке.
— Право, я все перезабыла! — повторила она.
— Ну, ну, ну, Софья! Я не люблю манеров! Учат не на то, чтоб забывать! — вскричала мать девушки. И Софья, надувшись, села за клавикорды. Клавиши застукали, струны зазвенели; педаль, приделанная для маршей и турецкой музыки, забила в деку, как тулумбас, клавикорды закачались на складных ножках.
Все гости обступили виртуозку и дивились искусству игры; но удивление многих увеличилось донельзя, когда правая рука Софьи, перескочив через левую, заиграла на басах.
— Это, верно, французская вариация! — вскричал председатель.