– Потрясающе! Просто невероятно!
Джаррет прищурился, потом вскочил и начал мерить ногами кабинет.
– Сидя, я хуже соображаю, – пояснил он. Потом подошел, посмотрел на книжные полки, повернулся к глобусу и задумчиво покрутил. Затем остановился посреди кабинета, уставившись на меня, словно узнал во мне ту самую хорошенькую девушку, что сидела на облачке, – помните? Наконец повернулся к Вульфу и произнес:
– Вы, должно быть, знаете, что в банке я ровным счетом ничего не делаю. Не лежит у меня душа к финансам. Но держат меня там и платят большое жалованье не потому, что мой отец владеет контрольным пакетом акций и не желает с ним расстаться. Считается, что я обладаю интуицией. Не знаю, как вам это объяснить, но дело в том, что порой я вижу то, чего никто из них не видит. Это получается как-то само собой, специально заставлять себя что-то так увидеть я не могу. Так вот, больше всего на свете мне хотелось бы суметь заглянуть в душу своего отца!
Джаррет прошагал к красному кожаному креслу и уселся.
– Бесполезно задавать мне вопросы про Карлотту Воэн. Берт Макгрей сказал, что ее ребенок был зачат летом сорок четвертого. В то лето я работал на заводе военных материалов в Калифорнии, поскольку призывная комиссия меня забраковала. Так что помочь вам я не в состоянии.
Он снова вскочил.
– Давайте поужинаем вместе, – брякнул он вдруг ни с того ни с сего, глядя на Вульфа. – И вы тоже, – добавил он, обращаясь ко мне. – Не знаю почему, но порой мне вдруг ужасно одиноко.
– Боюсь, что от нас с мистером Гудвином проку будет мало, – ответил Вульф. – Мы сейчас в крайне затруднительном положении. В своем письме вам я написал, что буду премного обязан, если вы сумеете найти время на то, чтобы прийти в мою контору. Беру назад свои слова. Я теперь уже не чувствую себя обязанным.
– Я вас понимаю, – ответил Джаррет. – Но это не моя вина. Мне казалось, что я наконец понял, что за человек мой отец, но я ошибался! Ничего, я своего добьюсь. Во что бы то ни стало.
Я запер за ним дверь, вернулся в кабинет и остановился, глядя на Вульфа. Он сидел, наклонив голову, и исподлобья пялился на глобус. Просидев так секунд десять, он приподнял голову и прорычал:
– Сядь! Ты же знаешь, что я люблю, когда глаза на одном уровне, черт возьми!
– Ага. Желаете, чтобы я извлек колючки и промыл раны?
– Нет. Сколько мы уже потратили?
Дело принимало серьезный оборот. Вопрос этот в устах Вульфа означал следующее: «Если я захочу вернуть задаток и бросить это дело, сколько я потеряю?» Правда, случалось такое, конечно, нечасто, но и неправдоподобным отнюдь не представлялось. Я прошел к своему креслу и сел.