Препарат нередко нарушал его душевное равновесие: будучи слишком сильным (или, возможно, попросту слишком незамысловатым) для того, чтобы получать удовольствие от пребывания в тени, эго стрелка сползало, точно шкурка, создавая мишень для более тонких чувств, щекотавших Роланда, как кошачьи усы. Но нынче стрелок чувствовал, что вполне спокоен. Это было хорошо.
Ступив на поляну, он прошел прямиком в кольцо и остановился, позволяя мыслям течь свободно. Да — прежние ощущения возвращались, но сильнее, быстрее; кричащая зелень травы била в глаза; казалось, если наклониться и вытереть об нее руки, выпрямишься с позеленевшими пальцами и ладонями. Стрелка так и подмывало провести эксперимент, но он поборол это проказливое желание.
Однако прорицательница не подавала голоса. Чувственный трепет не возникал.
Стрелок подошел к алтарю и немного постоял возле него. Теперь связно мыслить стало почти невозможно. Зубы казались чужими. Мир был чрезмерно напоен светом. Стрелок взобрался на алтарь и лег. Его сознание превратилось в джунгли, полные диковинных растений-мыслей, каких он никогда не видел и даже не подозревал об их существовании — в ивовые джунгли, растущие по берегам мескалинового ручья. Небо было водой; Роланд парил, зависнув над ней. Эта мысль вызвала головокружение, показавшееся далеким и незначительным.
В памяти воскресла строфа старинного стихотворения, но на сей раз не колыбельной, нет; мать Роланда страшилась наркотиков и настоятельной потребности в них (так же, как боялась Корта и нужды в этом лупцевателе мальчишек); эти стихи пришли из расположенных на севере пустыни Пещер, где люди еще жили среди машин, которые, как правило, не работали… а если работали, то иногда пожирали людей. Строчки вертелись в голове, напомнив (ни с того, ни с сего — типично для стремительного тока мескалина) снегопад внутри шара, что был у Роланда в детстве, таинственный и полу-придуманный:
Касанье странного крыла,
Дыханье пекла, капля зла…
В нависших над алтарем деревьях были лица. Стрелок рассеянно, но увлеченно наблюдал за ними. Вот извивающийся зеленый дракон. Вот дриада, манящая к себе руками-ветками. Вот обросший слизью живой череп. Лица. Лица.
Травы на поляне вдруг всколыхнулись, всплеснули и поникли.
Иду.
Я иду.
Неясное волнение плоти. Как же далеко я ушел, подумал стрелок. От Сьюзан, с которой лежали в сладком сене, к такому.
Она прижалась к нему сверху — тело, сотканное из ветра, и грудь — нежданное благоухание жасмина, розы, жимолости.
— Ну, пророчествуй, — сказал стрелок. Рот казался полным металла.