Попадался купец, приказчик, приказный или дьяк — и, насмеявшись над ним, буйная толпа убивала его каким-нибудь хитрым способом.
— До атамана! До атамана! — изредка раздавался крик. — Батька! Послушай!
— Чего там? — спрашивал Стенька. В кружало входил полупьяный казак и волок за собою девушку.
— Ин, — говорил он, — я при Астрахани один на десять по распорядку оставлен. Полюбилась мне красна девица, а поп не венчает.
Стенька сразу приходил в ярость.
— Поп?! Ах он песий сын, коровий помет! Ивашка, иди, прикажи венчать молодца. Скажи, в воду его посажу!
— Батюшка Степан Тимофеевич! — раздавались снова крики, и толпа астраханцев вваливалась в кружало.
— Чего, детушки?
— Дозволь сыск сделать! Многие из приказных людей да дворян схоронились: вели их отыскать и побить, а то придет от государя присылка, — они нам станут первые вороги.
— А бейте их, детушки! На то ваша казацкая воля!
— На митрополичьем дворе их много. Там и щенки-воеводы.
— Ну, ну! Это уже когда я уеду. А теперь по улочкам шарьте!
И, день в день, три недели шли в Астрахани рука об руку разбой и пьянство.
Василий истомился. Жажда мести, страстная любовь к Наташе незаметно разгорались в нем и теперь пылали пожаром, а Стенька Разин словно забыл про свои походы в этой Астрахани.
— Батько! — говорил иногда Василий Разину.
— Чего, сынку?
— Да когда ж мы на Саратов пойдем, скажи на милость?
— А что, сынку?
— Да терпеть не могу больше! Смотри, государь стрельцов нашлет — и не осилим Саратова.
— Ну, ну! Мы их всякую силу разобьем. Не бойсь! А ты потерпи малость. У нас сказывают: "Терпи, казак, атаманом будешь!"
— Нельзя раньше, — таинственно объяснял ему Фролка, — вишь, братан заказал два струга обрядить. Хоругви новые сделать.
— Для чего два струга?
Фролка понижал голос до шепота:
— Один для Никона-патриарха, а другой для царевича Алексея Алексеевича!
— Да ведь он помер?
— Нишкни! Это бояре выдумали. Они его извести хотели, а ен до Степана убег. Теперь с нами!
Василий качал головою:
— А Никон отколь?
— С Белоозера. Его оттуда наши казаки своровали.
Василий успокаивался на время, но потом вновь начинал тосковать. Виделись ему странные сны, чудились наяву странные видения. В ушах и во сне, и наяву звучал призывный голос Наташи: "Вася, Вася!" Он даже иногда испуганно оборачивался, так явственно слышался ее голос.
За последние дни мгновенье за мгновением вставали в его уме воспоминания своего позора, разорения и нового позора. Он просыпался иногда от мучительной физической боли, трогал спину, омоченную потом, и она казалась ему окровавленной. Он рычал от жажды мести и царапал свою грудь руками.