Усевшись, парни по-хозяйски командовали корчемными служками: того несите, этого. Сам кабатчик — вислобородый старичок в круглой кожаной шапке — выбежал к новым гостям, закланялся, шапку сняв, что, мол, угодно? Улыбка — на пол-лица, а в глазах — Миша заметил — страх. Заплатят ли? Или так пришли, на халяву?
– На вот тебе, дед! — один из парней, высоченный, с руками-оглоблями и квадратным подбородком — по-видимому, он и был тут старшим — достав из заплечной сумы, небрежно бросил корчемщику кунью шкуру.
Старик обрадовался, просветлел ликом, на служек своих цыкнул — а, пошевеливайтесь-ка, парни! Те и без того бегали — упарились. На «куну»-то много чего можно и съесть, и выпить.
Парни довольные стали, разговорились:
– Что, Кнут Карасевич, куды теперь-то?
Это они главного так называли, того, что с квадратным подбородком. Михаил усмехнулся — ну, надо же! Кнут, кажется, варяжское имя… Вообще, верзила этот на скандинава похож… белесый, точнее сказать — сивый. Волосы длинные, но редкие, плохие, сальные. Борода почти не растет… или он ее тщательно бреет? Но сильный тип и, видать, ловкий. За поясом — Миша только сейчас разглядел — плеть. Красивая, с узорчатой рукоятью…
– Сейчас, поснидаем… потом помыслю — куда, — Кнут усмехнулся, прищурился. — Эй, дед! Рыба-то есть у тебя? Есть? Так тащи! И жареную, и уху — налимью, окуневую, с линями… Батюшка мой, чтоб ему на том свете в аду гореть веки вечные, рыбу любил — страсть. Сам прозывался — Карась, и всех чад своих прозвал тако: кого Линем, кого Окунем, я вот Сомом звался… покуда другое прозвище не прилипло.
При этих словах парняга с ухмылкой погладил плеть… кнут… Вот потому — и Кнут! Ничего не скажешь, доброе прозвище.
– Пойдем-ка отсюда, друже, — с опаской покосившись на гоп-компанию, негромко промолвил Парфен. — Неча тут с имя сидеть, с псами боярскими. Кнут-от — парень смурной, злопамятливый. Люди говаривают — многих уже кнутищем своим насмерть засек. То ему в радость — сечь. Упырь — одно слово.
Михаил кивнул, подозвал служку — расплатиться. И правда, нечего тут с этакими людишками сидеть — мало ли, ссора какая выйдет? Оно кому надо-то? Мише — уж точно не надобно. Ему б мирошкиничей стеклодува сыскать для начала…
Вышли спокойно, никто к ним не цеплялся, лишь Кнут проводил долгим внимательным взглядом. Ну да и ладно — пущай смотрит, не жалко. На улице простились, Парфен к торжищу пошел, а Миша, голову почесав, призадумался. То ль идти на усадьбу обратно, то ли дела свои спокойненько порешать, вот, хотя бы с теми ж Мирошкиничами. На Прусской, Борька-боярич говаривал, их усадебка. Не ближний свет — через мост да вокруг детинца. До вечерни и не управиться. Но с другой стороны — а куда спешить-то? Чай, смута! Поди-ка, доберись вовремя — забастовка, транспорт не работает… типа того. В драку ввязался с кем-нибудь или там еще что — придумать можно.