— Пойду вымою руки.
Оставшись сидеть перед сложенной на тарелке салфеткой, он проводил ее взглядом. Он никогда не запрещал себе глазеть на женщин. Любой посетитель ресторана мог проследить, куда он смотрит. Она удалялась, а он беззастенчиво разглядывал ее со стороны, пытаясь увидеть, какая она без платья, какие у нее ноги, бедра, ягодицы. Иные мужчины ничего, кроме одежды, не видят. Но есть такие, которые умеют прочитывать женское тело под платьем, причем безошибочно. Не слишком красивые ноги или отвислый зад не укроются от их внимания. Жиль Андре был из таких. Он читал… Привычно и легко. Ну вот, к примеру, Полина Арну: двадцать с небольшим лет, высокая, стройная. Идет по ресторану словно танцует. Тонкая талия, длинные ноги, красивые руки. Современная походка. Никаких округлостей, чудо телесной легкости, крылатое существо. Груди не видно: слишком худа. И при этом само совершенство, какая-то особенная, настоящая… Так думал он, глядя ей вслед, пока она была в поле его зрения, а когда исчезла — разворачивая салфетку и углубляясь в чтение меню и карты вин. Как же он был счастлив находиться подле такого чуда, заполучить его в свое полное распоряжение на весь вечер, осмелиться и быть вознагражденным. Ей и невдомек, каким удовольствием было для него присвоить ее себе хоть на время, а особенно то, что она пришла к нему тайно. Никто не смог бы сказать, от кого Полине Арну досталась ее внешность; ни ее мать, ни отец красотой не блистали. Но это было нечто бесспорное: неисповедимые пути крови создали великолепную женщину. Рослая: метр семьдесят четыре, по-настоящему женственная, улыбчивая, гибкая, светящаяся. В двадцать пять лет к девичьей изящности добавилось сияние, которое очень молодым женщинам придает материнство. И это сочетание утонченности и наполненности бытия порождало ощущение чувственной натуры: ей были присущи игривость, задиристость и оправданная эмоциональность. Под этим следует понимать, что Полина Арну принадлежала к числу женщин, обязанных тем, что в них есть, мужчинам, ибо вера в себя — качество почти чувственного порядка. Плевра разорвалась, и женственность выплеснулась наружу, питаемая мужским вниманием. Лицо ее было обращено ко всем, а это ни много ни мало — великолепное начало для того, чтобы ощутить свое присутствие на земле. И не было в этом ни извращенности, ни уловки, а если и была доля прельщения, которое одно человеческое существо способно оказывать на другое, она оставалась вне подозрений, поскольку ее тип красоты — светлой, бледной — являлся выражением непреходящей чистоты. Ее спутник был чувствителен к этому сочетанию незапятнанности и опытности. Чтобы привлечь его внимание, было бы достаточно одного ее лица: гладкого, улыбающегося, раскаленного изнутри и ледяного снаружи Словно мысль вспороть эту стальную холодность, до браться до пылающего нутра уже сама по себе была фантастическим пиршеством, жертвой, которую только и MOI пожелать самому себе мужчина. Теперь и впредь на некоторое конечное время он был в сфере притяжения этого лица, в состоянии ослепленности им. Не очевидно, чти женщина может иметь об этом какое-то представление и помнить в те минуты, когда любима, если только она не из числа женщин-матерей, похожих на волчиц, охваченных ненасытной тягой к соитию.