— И вы думаете, меня это остановит? Она кивнула.
— Но почему? — поинтересовался альковный голос. — Напротив, я так рад за вас.
Она жалко улыбнулась. Ей бы хотелось быть свободной, чтобы ничто не стояло между ними.
— Сами-то вы тоже этому, надеюсь, рады, — проговорил он, возможно, прозрев ее женское смятение.
И хотя она кивнула: о, конечно, — на самом деле это было не так: она была в отчаянии, чувствуя в животе и плоть будущего ребенка, и огонь желания. И разочарована, что он не поспешил еще сильнее убедить ее в твердости своих намерений. Но как ему было догадаться об этом женском отчаянии, ведь он был мужчина, а значит — свободен, и не ведал подобных проблем. Она была обманута в своих ожиданиях и молчала, не признаваясь себе в том, она уже ждала от него слов любви. Ей хотелось услышать от него то, что, по ее мнению, должно было сейчас последовать. Он мог бы, например, сказать: «Не беспокойтесь, у нас все впереди, я не спешу». Или что-нибудь более высокопарное: «Вы и я — это неизбежно». Ох как бы ей это понравилось! Но ничего такого он не сказал, поскольку для него это были очевидные вещи. Его тянуло к иному: насладиться в полной мере прелестью этих мгновений ожидания, первого свидания. Возможно, не сознавая этого, он заранее стремился защитить ее от мук, которые испытывали имевшие с ним дело женщины. Ему и в голову не пришло, что она в нетерпении и уже приходит в отчаяние и что нужно как-то помочь ей. Вместо этого он сказал:
— В любом случае это вам очень к лицу. Вы вся сияете. Я обожаю беременных. — Поскольку она молча улыбалась, он продолжил: — Чему вы улыбаетесь? Не верите? Знаете, для мужчины ношение ребенка — это нечто завораживающее. Никогда женщины не кажутся нам более далекими, непонятными и загадочными, чем тогда, когда они вынашивают ребенка.
«Модное мнение», — подумала Полина, найдя его довольно расхожим, и от этого ее уверенность в себе возросла. Она фыркнула, продолжая улыбаться:
— Это отвлеченный способ смотреть на вещи, но вы не понимаете, о чем говорите.
— Это верно, — согласился он. И с некоторой опаской в голосе поинтересовался: — А вам не нравится быть беременной?
— Терпеть не могу, устала, все время тянет спать отяжелела, подурнела…
— Но вы ослепительны! — промолвил он, пытаясь ее рассмешить.
И ему это удалось.
— Лично я ни о чем не догадался. Какое еще доказательство вам требуется? — убеждал он ее, а сам думал «Она так молода!»
Он снова замер и не сводил с нее восторженных глаз Она же размышляла о том, как терпелив с ней этот пресыщенный, избалованный женским вниманием мужчина. Их — мужчину и женщину — сближало и разделяло одно и то же: он не мог догадаться, каков ход ее мыслей и чего она ждет от него. Различие полов нарушало гармонию: желание любить себя и способность понять себя не имели, в сущности, ничего общего. «Он смеется надо мной», — снова мелькнуло у нее. А ему в эту минуту хотелось сжать ее в объятиях и баюкать, как малышку. Ну как иначе, чем проклятием, назвать то, что все в них — и искренность, и доверие — было под спудом, заключено в плоть, как в темницу, и не имело выхода?