— Это потому, что ты меня отталкиваешь!
— Я не о том! Я о нежности.
— Вот я тебе и объясняю! Объясняю, почему боюсь давать тебе доказательства любви.
— Ты боишься! — воскликнула она. — Ну и лжец же ты, такой лжец, что даже сам веришь в свою ложь!
Оба они были правы, как, впрочем, почти всегда и бывает. Бланш была в исступлении, ее сотрясал нервный смех, она не отказалась от мысли заставить его признать свои ошибки.
— Это ты довел меня. Ты всему виной. Возможно, у тебя просто недостало смелости самому уйти, — раздумчиво произнесла она.
— Не приписывай мне несвойственных мне слов или поступков! — вспылил он. — Это уж слишком: как я могу делать то, что оборачивается против меня?
— Можешь! — крикнула она. — Ты один во всем виноват.
— Так не бывает, чтобы виноватым был кто-то один.
— Замечательно! Но в чем же моя вина?
— Ты знаешь, — не задумываясь, ответил он. На ее лице появилась усмешка, и тогда он произнес, очень четко выговаривая слова: — Ты виновата в том, что не захотела больше быть моей женой в полном смысле этого слова Ты меня отвадила.
— Бедняжка, он так хотел переспать с женой, но не знал, как сделать, чтобы и жена этого захотела!
— Бедняжка, — пародируя ее, отвечал он, — надеялся переспать со своей женой, но та оказалась фригидной!
— Да, не повезло тебе, — заключила она и молча взглянула на него.
Он прочел в ее взгляде, что принадлежит прошлому Может, она уже даже встретила кого-нибудь. Ему это только сейчас пришло в голову. Он был ей и супругом, и любовником, но перестал быть и тем, и другим, она потеряла к нему интерес.
— Ты больше меня не любишь.
Опровержения не последовало. Бланш хранила молчание. В полутьме спальни глаза Жиля переходили с предмета на предмет. И хотя квартира была полна предметов, свидетельствующих об их былой любви, их прошлом, их путешествиях, теперь все это было мертво и подлежало разделу. Им предстояло поделить пожитки на ее и его, пройти через странную и ужасную сцену, когда делят то, что было некогда единым. Предметы — непременные участники наших трагедий. А что было делать с дочерью — перепилить ее пополам? Он был близок к тому, чтобы заплакать. Но вместо этого встал и пошел взглянуть на дочку. Малютка и не догадывалась, что ее дом разлетелся вдребезги.
С тех пор, как Жиль оставил квартиру Бланш и дочери, беспорядок в ней прекратился сам собой, и повсюду были лишь женские вещи. В тот день, когда он забрал свои, Бланш расплакалась. Его рубашки, его костюмы — ничего этого больше не было. Она тотчас же позвонила ему.
— Ты приходил за вещами? — спросила она, будто и без того было неясно. И добавила: — Я так несчастна.