– Значит, так, – прокашлялся Максим, обращая на себя внимание солдат. – Везут в Афган молодых. Вот как нас, – он обвел рукой чрево самолета и продолжал, подражая голосу старшины: – Старшина ходит по самолету и говорит: «Летим, братцы, в Афган. Там – война. За голову каждого убитого духа дают сто рублей. Все ясно?!» – Максим сделал загадочную паузу, проверяя, все ли слушатели заинтересовались его анекдотом.
Солдаты с интересом ждали продолжения, нетерпеливо подавшись всем телом к рассказчику.
– Ну вот, – удовлетворенно продолжал Максим, – садится, значит, самолет. Все из него – шмыг! Старшина по взлетке ходит, мечется туда-сюда, на часы то и дело поглядывает, – изображает Максим. – Час проходит, второй – никого. Вдруг видит: в самом конце взлетки появились солдаты его роты, и каждый несет по четыре головы. Старшина в ужасе кричит: «Ребята, мы еще в Ташкенте!».
Самолет вздрагивает от ревущего хохота. Солдаты смеются весело, по-мальчишески. Кто-то, захлебываясь смехом, откидывает голову назад и ударяется о борт, и это вызывает еще один взрыв хохота. Кто-то тоненько взвизгивает, не в состоянии передохнуть, и вскидывает вверх ноги, обрушивая каблуки ботинок на гремящий пол. Семен Жуков – друг Максима – сползает со скамьи в совершенном изнеможении, широко расставив ноги и разинув рот. Он всасывает в огромную грудь воздух, старается успокоиться, но смех еще живет в нем и рвется сквозь легкие наружу. Семка бессилен с ним справиться и, откинувшись уже всей спиной на пол, опять заливается громовым хохотом.
Максим уже сел на свое место. Он скромно сдвинул ноги, выпрямил спину, руки положил на колени ладонями вниз, вытянул шею и преданно смотрел на вышедшего из кабины старшину, заинтересовавшегося шумом. Солдаты никак не могли успокоиться, даже на старшину никак не реагировали. Стоило им только взглянуть на Максима, увидеть его плакатно-уставную позу, прямо-таки отличника боевой и политической подготовки, как смех возрождался с новой силой.
Старшина неловко чувствовал себя в потоках смеха. Не зная причин хохота, он потоптался на месте, зло глянул на примерного солдата Максима, чувствуя, что причиной этого безобразия был именно он, плюнул и ушел назад в кабину, хлопнув дверью под вновь загрохотавший смех.
Самолет оторвался от земли и, гулко ревя двигателями, начал набирать высоту. Уши неприятно заложило, тело вжималось в твердую скамью. Рев двигателей сотрясал транспортный отсек, звенел вибрацией. После набора высоты стало легче. Солдаты расслабились. Кто-то уже спал, кто-то пытался читать. Максим задремал. Через час-полтора самолет пошел на посадку, часто прогрохотал колесами шасси по швам взлетно-посадочной полосы, зарулил на площадку и замер, остывая под струями ветра. Солдаты высыпали на бетонку. Следом выскочил старшина и приказал строиться, потом зашагал вдоль строя и заговорил: