— А знаешь, Эрна, — сказала вдруг Мари, — перед самым приходом американцев, буквально за несколько дней, твоим отцом интересовался какой-то гестаповец. Да-да. Я приезжала тогда проведать вашу квартиру и, когда уже выходила, столкнулась с ним на лестнице.
— Что же ему было нужно?
— Он просто спросил, не здесь ли живет господин Вангер. Когда я сказала, что профессор умер больше двух месяцев назад, он сразу ушел.
— Зачем в самом конце войны кому-то из них мог понадобиться твой отец, Эрна? — спросила Хедвига.
— Сама не пойму. Погоди-ка. — Она вдруг пристально посмотрела на Мари. — Как выглядел этот гестаповец? В каком он был звании? Ну что у него было вот здесь? — Эрна показала пальцем на правую сторону своего отложного воротничка.
— Не помню. Ей-богу, Эрна. Помню только, что был он какой-то неопрятный, в грязном мундире и с толстым портфелем в руках.
— Ну а лицо?
— Как у бульдога, с таким мрачным взглядом и тяжелым мясистым подбородком, заросшим щетиной. А голос у него…
— Кристиан, — тихо произнесла Эрна.
— Что?
— Это был Генрих Кристиан, отец Петера.
— Тот самый! Но ты же говорила, что он регулярно навещал вас в Берлине.
— В последний раз он заходил седьмого апреля. С тех пор мы с Изольдой его не видели.
В этот момент в дверь позвонили.
— Я открою, — вскочила Мари и вышла в прихожую. — Эрна, к тебе какой-то мужчина! — сказала она интригующим полушепотом, вернувшись.
Эрна поднялась из-за стола и вышла. У порога стоял человек в мятом мокром плаще, шляпе и с тростью в руках. Она на секунду замерла, потом подошла и, как тогда, на вокзале осенью сорок второго, ткнулась лбом в его мокрое от дождя плечо.
— Клаус, я уже думала, что больше никогда тебя не увижу.
Он молчал, не зная, что ответить и как поступить. Эрна подняла голову. Тот, кто не видел ее прежде, сказал бы, что короткая стрижка ей очень к лицу. Но Клаус сразу отметил произошедшие за эти годы перемены, особенно в сравнении с ее последней фотографией. В глазах не было веселого задора, характерной для егозы хитринки. Они по-прежнему были добры и внимательны, но таили в глубине что-то невысказанное, до чего уже никому не добраться. Было ли это чувство вины, которой эта женщина уже ни с кем и никогда не поделится, осознание ли того, что мир оказался вовсе не таким, как представлялось, и жестоко карает за откровенность, или что-то иное, но только в них не осталось и следа от юной восторженной валькирии из Хофгартена.
— Проходи. У меня сегодня день рождения.
— Прости, я совсем забыл. Столько всего произошло за последнее время. Я уже знаю, что случилось с тобой и всей вашей семьей, Эрна.