Его охватило чувство горького разочарования и недовольства собой.
— Оставьте в покое кейс с препаратами для обследования на возможность изнасилования… и делайте то, что должны сделать. То, что необходимо с медицинской точки зрения, — поспешно добавил он, не будучи уверенным в том, кем он стал, приняв такое решение, — хорошим парнем или плохим полицейским. — Ваш холодильник запирается на замок?
Врач кивнула в знак согласия.
— Отлично. Я заберу свой кейс утром. Не хочу, чтобы возникли вопросы относительно цепочки улик.
Если у них появятся какие-нибудь улики, в чем он начинал сомневаться.
— Фотографии? — спросила Донна.
— Я сам сделаю их, прежде чем вы начнете накладывать швы. Донна поджала губы.
— Против этого вы, надеюсь, не возражаете? — обратилась она к Мэгги.
Девушка замерла на краю кушетки, напряженная и настороженная, как косуля в лесной чаще.
— А что будет, если я скажу «нет»?
«Уймись!» — приказал себе Калеб. Ее только что тыкали всякими блестящими железками, вертели и давили на психику. Он пожал плечами.
— Тогда мне придется отказаться от фотографий, а у тебя появится замечательный шрам на лбу.
— Шрамы — признак силы. Способности к выживанию.
Она не могла говорить серьезно. А может, и могла, кто ее знает. Перед его мысленным взором чередой прошли воспоминания. Она не вздрогнула и не отшатнулась при виде пурпурной паутины шрамов и изуродованной кожи у него на ноге.
— По большей части шрамы свидетельствуют о том, что тебя застали врасплох не в то время и не в том месте, — сказал он. — Так что позволь уж доктору сделать свое дело, и если ты будешь себя хорошо вести, она, быть может, наложит тебе лейкопластырь Чудо-Женщины.[9]
Мэгги подозрительно прищурилась.
— Чудо-Женщина, значит?
Калеб улыбнулся.
— Хочешь быть Губкой Бобом?[10] Не возражаю. Но это мое последнее предложение.
Донна презрительно фыркнула.
— Если вам двоим надоело играть во врача и пациента, позвольте мне закончить, и она может отправляться на все четыре стороны.
— Верно. Спасибо, — поблагодарил Калеб.
Мэгги плотнее запахнула на груди больничный халатик.
— На все четыре стороны — это куда?
* * *
Он очнулся на полу в пустой комнате перед погасшим огнем.
От каминной решетки наплывал тяжелый запах пепла, оседавший у него на языке. В висках пульсировала боль, а в голове стучали кузнечные молоты. Тело терзала тупая боль, как будто его избивали долго и сильно. Кости стонали, а внутренности, легкие, печень и селезенку выворачивало наизнанку, как если бы нечто чужеродное и холодное теснило их, стремясь занять освободившееся место.