И каждый раз на самом интересном месте наших звуковых воспоминаний на память вдруг приходили обрывки слов и мелодий из лучших дней прошлого, и тогда нам слышалось: «Выпей за меня одним лишь взглядом», «Возвращайся, возвращайся в Эрин», «Мериленд, мой Мериленд». Для меня эти песни были самим нежным и трогательным выражением тоски смертного человека по какому-то определенному месту на земле. «Кэтлин Мавурин, наступает серый рассвет», «В сумерках, моя родная», «Я еду по зову сердца», «Прощай, прощай», «Тихая ночь, священная ночь». Мы перебирали обрывки старинных песен, неувядающую трепетность человеческого сердца, и никак не могли вспомнить, где мы слышали эти песни, как они запали нам в память и стали частью нашего существа, песни эти всегда с нами, и их уже не забыть.
Нам было невдомек, что за сотни лет до того, как начал строиться наш город, музыка человека, живущего на земле, которую мы так жадно слушали, эта песня человеческого сознания, души и тела, уже была реальностью. Мы не знали, что все неистребимое и восхитительное для нас уже запечатлено в симфонических ритмах, написанных великими музыкантами, нам казалось, что все происходящее вокруг и внутри нас – ново, потому что мы еще только пришли s этот мир и были глубоко убеждены, что самые лучшие мгновения нашей жизни должны сохраниться в величественном потоке гармоничных звуков.
А вместо этого по всей стране раздавались нервные, скачущие звуки, которые называли новым словом «джаз», и на танцплощадках все дергались под эту новую музыку.
В те времена у нас еще не было патефона, впрочем, в нем и не было надобности, потому что музыка гремела на каждом углу. Мы почти ощущали эту музыку в поведении людей, в том, как они пробуждаются, встают, говорят, шагают, едят, работают. Поначалу мы были разочарованы, потому что все наши возвышенные чаяния были низведены до какого-то дрыганья, но прошло время, год, два, три. Мы быстро подросли, и после войны, когда Крикор принес домой патефон и мы после парадов и военной суматохи начали покупать пластинки, мы стали постигать музыку, родившуюся на этом континенте из нашего национального горя, отчаяния, одиночества, и мы прониклись истинной глубиною этой музыки и узнали, что под покровом ее жалкой кричащей пестроты таится та же старинная нежность человеческого сердца, та же извечная тяга к изяществу, любви и красоте.
1934