«Нелегкая его принесла! — подумал про себя комбат. — Теперь за каждую мелочь пилить будет».
Молчать, выжидать, осторожничать Костров не умел. Любил все ловкое, смелое, не терпел медлительности. Умел дерзать, действуя расчетливо и обдуманно, но и мог очертя голову ввязаться в борьбу, когда лучше бы выждать и точнее рассчитать силы. Чаще ему везло. Удачи легко принимались за успех, кружили голову. Он и людей подбирал по своему характеру. Особенно ценил в них отвагу, любил отчаянных. Но больше всего был занят собой. Ему всегда не хватало критического чутья. За всяким успехом, за любой удачей он прежде всего видел самого себя. Вкусно поесть, а порой и выпить, приударить за хорошенькой женщиной ему казалось естественным и необходимым. Он был полон буйными силами, энергией. Жить, чтобы жизнь лилась через край! Он был уверен в себе, и ему казалось, заставить поверить в себя других — самое простое в мире. Костров был уверен, придет срок, и он возглавит полк. А назначили другого...
Противника на правом берегу не было, он поспешно бежал в горы. Вчера Костров выбросил сюда роту — прикрыть переправу.
Румынское местечко словно вымерло. Запуганные немцами жители не выходят на улицу. Приземистые домики, маленькие окна в фигурных наличниках. У невысокой арки через дорогу Костров нагнал Березина, остановился. Взвод за взводом шли по дороге.
На улице показался пожилой человек и, ковыляя на деревяшке, несмело направился к арке.
— Буна дзива![2] — поклонился он в пояс.
— Солдат, что ли? — спросил инвалида Костров.
— Фрунташ, фрунташ[3], — охотно ответил тот, сгибая спину.
— Да не гнись ты! — рассердился комбат. — Штиць русеште?[4]
— Шти, шти[5], плен был, знаю, — оживился румын. — Буна[6] революция, буна русский народ!
Старый солдат выпрямился и будто стал выше ростом, в глазах его мелькнул задорный огонек.
— Да я не здешний, с Молдовы буду, — пояснил он, отвечая на их вопросы: — Бошам хлеб возил, а каруца[7] поломалась.
На щитке арки, под которой проходили подразделения, виднелась поблекшая надпись: «Траяска Романиа маре!»[8]
— Выходит, и за это воевал? — указал Березин на надпись.
— Ну, ну[9], — отрицательно замотал фрунташ головой, похлопывая рукой по деревяшке: — Да будь и нога, не захотел бы: у боярской Румынии — свои хозяева. А нам — одно горе...
5
Королевская аудиенция в тронном зале близилась к концу. В тягостной тишине глухо звучал голос маршала Антонеску. Потускневший, он докладывал о поездке в Берлин. Гитлер просил передать королю, что фронт по Днестру прочен и скоро начнется наступление германских войск.