— Теперь конец вашему боярину, сами хозяйничать будете.
— О, буна, буна! — зашумели крестьяне, выслушав переводчика. — Только силен наш боярин, — закачали они головами.
— У народа сил больше, — доказывал Максим. — Чего ему гнуть спину перед насильниками? Нравится — учись у русских, счастлив будешь. Нет — по-своему жизнь устраивай.
К Якореву протискался местный примарь и стал расспрашивать, кому он должен передать свои обязанности.
— Об этом их спроси, — указал сержант на крестьян. — А мы своей власти не устанавливаем: наше дело — фашистов бить!
— Но где жить? — в отчаянии твердил Савулеску.
— Не надо убиваться, старик, хочешь, поможем построить дом? — спросил Якорев.
Василе ничего не понимал. Какой дом?
— Вот возьмемся всей ротой и поставим тебе дом. Поставим, товарищи? — обернулся он к разведчикам. — Пусть помнит Советскую Армию!
— О, мульцумеск, мульцумеск![18] — прижимая руки к сердцу, растроганно благодарил крестьянин. — Только где же лес взять?
— Лесу много вокруг, сам видел, — выскочил Зубец. — Есть и сруб готовый.
— То ж боярский, разве можно?
— Боярский всегда можно, — отозвался разведчик. — Боярин и после того у всех в долгу останется.
Бойцы немедля приступили к делу. Им помогали крестьяне, среди которых сыскались плотники, и работа закипела вовсю.
«Боже, как все меняется!» — глядя на односельчан, дивился Савулеску. Еще вчера, трепеща перед боярином, они клялись не помогать русским, беречь все боярское, а сегодня вместе с ними возводят ему, Савулеску, дом из боярского леса. Конечно, не все такие смелые. Многих не видно вовсе. Даже вон его жена только и твердит с перепугу: «Ох, что же будет, что будет?»
Уже к полудню солдаты возвели стены, потом поставили крышу. Не успели лишь настлать полы и потолок: приказ торопил вперед, нужно было спешить.
— Теперь сам достроишь, люди помогут, — прощаясь, говорили солдаты румыну.
— О, буна, буна! — без конца твердил растроганный Савулеску.
Низко кланяясь, он долго стоял у обочины дороги и все еще никак не мог уразуметь случившегося, понять этих добрых солдат.
5
Полк наступал местами, где земля точно вскипела и внезапно застыла: всюду причудливые холмы, а рядом глубокие впадины. Заснеженный апрельский день тих и ясен, и, можно подумать, весна нисколько не торопится. Но это не так: под рыхлым снегом уже вода, и обочины дорог совсем потемнели, обнажалась сухая трава.
На привале появился мальчик-оборвыш. Хрупкий, как высохшая тростинка, он долго молчал, несмело озираясь по сторонам. Лишь черные, лихорадочно блестевшие глазенки его тоскливо глядели на солдат.