И в самом деле, куда ни взгляни, гремит и ликует Злата Прага.
Вместе с живым потоком машину Жарова как бы вынесло в шумное людское озеро Вацлавской площади и прибило к тяжеловато-торжественному всаднику с копьем.
— Вам куда? Хотите, поможем? — наперебой предлагали чехи офицерам, которые спешили на митинг-парад чехословацкого войска. Молодой человек в больших дымчатых очках охотно вызвался в провожатые. Снова и снова замелькали каштановые бульвары и площади, каменная летопись которых напоминает о большой и бурной жизни: готические башни, фасады ренессанса, статуи.
— Як вам се ту либи?[51] — спросил чех-проводник.
— Очень, очень нравится! — за всех, ответил Жаров.
Мимо несли яркое полотнище с надписью: «Се Совецким Свазем на вьечны часы!»[52]
— А нигды инак! Никогда иначе! — сказал юноша.
Живой человеческий поток устремлен к центру, где бушевало тысячеголосое людское море, расцвеченное флагами и знаменами, полотнищами лозунгов, огневыми красками национальных костюмов. Чудный майский воздух звенел песнями радости и музыкой гимнов и маршей.
Оставив машину, офицеры пробились на Староместскую площадь, где возвышалась аскетически строгая фигура Яна Гуса, обращенная лицом к Тинскому костелу с его поразительно легкими архитектурными линиями. Толпы людей словно расцвечены: моравцы в своих зеленых альпийских курточках, обшитых медными пуговицами, коренастые словаки в костюмах из белой шерсти, с пастушескими топориками-посохами в руках, рослые чехи из деревень в расшитых кожушках. Жители столицы тоже во всем лучшем и праздничном, девушки — в венках и многоцветных лентах, дети, облепившие памятник Яну Гусу, с маками в руках. Рабочий и крестьянский люд заполнил всю площадь, все прилегающие к ней улицы, балконы выходящих на нее домов.
Мимо правительственной трибуны шли колонны чехословацкого войска. У него славный боевой путь от Днепра до Влтавы. Стройные ряды проходят мимо, и лозунги привета звучат то по-чешски, то по-словацки, то по-русски.
— Хорошо идут! — порадовался Жаров.
— Еще бы! — согласился Григорий. — Родная сестра нашей армии.
— Славная сестричка!, — Андрей пристально вглядывался в ряды колонн, отыскивая знакомых. — Трудно поверить, что все началось с одного батальона.
На низкой трибуне — Клемент Готвальд. Он восхищенно следит за колоннами и время от времени бросает людям жгучие и пламенные слова, вызывающие самый горячий отклик в их сердце. Возле него генерал Людвик Свобода — уже военный министр нового правительства. Бенеш молчит. Видно, не так представлял он себе этот парад.