– Тебе бы очки еще, Валя. От солнца. Ну, как теперь носят… – вздохнула княгиня.
Находящаяся в отпуске Валька отвернулась, пошарила в сумочке. Потом повернулась обратно, надменная. Очки на глазах. Вот вам. Все как в журнале.
– Ох, Валя! – сказал ей Владимир Иваныч.
– Бегу! – ответила ему Валька. – Загорский могу пропустить, опоздаю.
– А кто тебя ждет? – хмуро спросил мой дед.
– Одна не останусь! – звонко отрезала прислуга. – Поди не в деревне, людей – не сочтешься!
И птицей в калитку.
– Ну, все! Ускакала! – сказал хмурый дед и укоризненно посмотрел прямо в светло-черные бабушкины глаза. – Ведь я говорил: не пускай. Дура-девка!
– А что я могла? За подол уцепиться? – отводя глаза, пробормотала бабушка. – Вернется, куда ей деваться?! Вернется!
Вернулась за полночь. «Бывшие» сидели на террасе, дышали жасминовым снегом и ждали.
– Ну, что? Ну, рассказывай!
Валька томно уронила сумочку прямо на стол, глаза закатила, а губы надула.
– Приехали к нам, – скороговоркой ответила она. – Кто черный, кто желтый. Кто с Африки, кто с Аргентины. Индусы. Все голыми ходят.
– Как голыми, Валя? – прошептал Николай Михалыч и испуганно опустил глаза.
– А так! Очень просто. – задиристо срезала Валька. – Накинут халатик и – здрасте! Привыкли там, в этом… В Бомбее. Жарища!
– А что на ногах?
– На ногах? Сан-да-леты!
«Бывшие» переглянулись: «галеты» мы знаем, теперь: «сандалеты». Запомнить легко, лишь бы не перепутать.
– Поди, Валька, выспись, – сказал ей мой дед. – Опять, небось, завтра поедешь?
– Еще бы! – вскрикнула уязвленная Валька. – Не с вами сидеть, когда люди гуляют!
А люди гуляли. Молодежь обнималась со студентами, студенты с молодежью. Эскимо было съедено столько, что улицы стали серебряными от оберток. Русоголовые девушки скрывались в кустах Парка имени Горького и там подставляли себя поцелуям больших, белозубых и сильных приезжих. Был мир во всем мире и страстная дружба.
«Бывшие» следили только за тем, где шалая девка ночует. Но «девка» ежедневно возвращалась на последней электричке, со станции шла всю дорогу босая, несла босоножки в руках, напевала. Слова незнакомые: может, на хинди.
Но все завершается. Все. Посмотрите! Все как-то – увы! – подсыхает и гаснет. Возьми хоть цветок полевой, хоть синицу. Куда подевались, зачем народились? Вот так же и мы, так же эти студенты. Гуляли, гуляли и – тю-ю-ю! – улетели. Стал город пустым, постаревшим и грустным. И лето закончилось. Пышные астры в своей погребальной чахоточной силе раскрылись на клумбах, пошел с неба дождик… Короче: тоска, наважденье печали. Дачники вернулись обратно в коммуналки, перетащили туда банки с вареньем, бутылки с наливками, дети (садисты!) – коллекции бабочек, в муках умерших.