- Еще дождемся, - с горечью сказала Корытину жена. - Как Васю Аникеева, прямо при детях. Землю не дал дураку.
- До смерти? - не поверила Катерина.
- Наповал.
- Это какой Аникеев? Рыжий, зоричевский, тетки Матрены сын?
- Он самый... Председателем был в колхозе Калинина. Долго не женился. Будто знал, что сиротами оставит. А детей любил... Сыновья у него- близнята. Господи, за что...
- Обедать мы ныне будем или слезы точить? - пытаясь обрезать горестное, спросил Корытин.
Катерина его не слышала, не хотела ли слышать.
- Но так нельзя... - с болью сказала она. - Так же нельзя жить, чтобы тебя все... чтобы тебя все... ненавидели, - смогла наконец она выговорить самое горькое слово.
Корытин поморщился.
- А как можно? - спросил он. - Такое нынче время, сама видишь. Все я понимаю не хуже тебя, не хуже моего сынка ученого, не хуже сватьев. Но у вас слова, а у меня - живые люди. Их держать надо внатяг, иначе все пухом-прахом пойдет! Держаться надо нам, понимаешь, держаться! - Корытин уже кричал, но вдруг опомнился, подошел к сестре ближе: - Все меня точат, и все меня ругают. Пожалей хоть ты меня, Катя.
Разговор он обрезал. Но сердцу ли, душе не прикажешь. Обедали, считай, молча. А потом - каждый к своему. Хозяин уехал по делам. Жена его на кухне прибиралась. Гостья же, подумав недолго, стала одеваться.
- Куда? - спросила ее хозяйка.
- На кладбище схожу, - ответила Катерина. - Одна схожу. Чего-то мне... недоговорила она.
Хозяйка в ответ лишь вздохнула.
День-другой мело и пуржило. Выйдешь из дома - белая мгла, ничего не видать. Потом погода утишилась.
В день отъезда утром светила луна. Солнце встало в белесой мути. Поднимался день светлый, но дул и дул стылый восточный ветер, обжигая лицо. Снежок перепархивал.
К станции, к полуденному поезду, ехали загодя. Причиной тому председательские заботы: сначала путь лежал в Зоричев, потом в соседний колхоз "Пролетарий", а уж оттуда - на станцию.
- По-другому не выходит, - объяснял Корытин. - А одну отпускать тебя не хочу. Проветришься.
- Проветрюсь... - легко соглашалась Катерина.
Последние дни тянулись долго. И ведь не ругались, но легла меж сестрой и братом какая-то неловкость. Разъехаться бы и вздохнуть свободно. Какие ни родные, но у каждого - свое.
И вот он пришел, последний день, последний путь. Из дома поехали к правлению колхоза, где уже стояли три больших скотовоза-"КамАЗа". Тронулись впереди их, возглавляя колонну, но быстро оставили позади тяжелые машины. "Нива" спешила к хутору Зоричев, к тамошним фермам.
В машине молчали, лишь порой переглядывались, чувствуя все ту же стену отчуждения, которую трудно сломать.