Лучше пока к ней не подходить. Лучше держать дистанцию. Во всяком случае, при свидетелях… В этом городе такие вещи не скроешь.
Павел Романович снова посмотрел на часы. Сегодня у него намечены еще две встречи, кроме той, с Балабоном, которая только что состоялась. Хотя не обо всем дали поговорить… Балабон уже должен приближаться к Челябинску. Придется потом позвонить в Москву Канищеву, чтобы передал Балабону кое-какие детали и подробности. Канищев умеет понимать с полуслова. За что и ценят. За что и терпят…
Каморин продолжал рассеянно улыбаться и пожимать руки избирателям. Да, он сегодня никуда не успеет. Хоть на улице не показывайся…
— Павел Романович! — обратилась к нему Софья Борисовна. — Ну хоть слово нам скажите. Вы же видите, как все мы ждем и надеемся, чтобы вы поскорее стали нашим депутатом!
Каморин пожал плечами, взглянул на часы, провел ребром ладони по горлу и наконец махнул рукой — а, ладно, мол! Подождут… Раз народ просит…
И вот он стоит перед людьми, скромный, мужественный и открытый, и не знает, как выразить нахлынувшие на него чувства при виде этой демонстрации народного доверия и признательности… Что сказать людям? Ну конечно, не то, что он думает о них на самом деле. А только то, что они от него хотят услышать. И что он хочет, чтобы услышала Нина.
— Спасибо… — начал он, немного волнуясь, отчего голос его дрогнул так, что пришлось прокашляться. — Просто не знаю, как выразить то чувство ко всем вам, моим землякам, которое сейчас испытываю. Понимаю, что ваше доверие лишь аванс и его ещё предстоит отрабатывать. Понимаю, как мало я сделал, чтобы его заслужить. Одно могу сказать — я делал все, что мог. Что было в моих силах.
— Что, сил больше не осталось? — выкрикнул из задних рядов собравшейся толпы кто-то невидимый, должно быть специально засланный провокатор от Шаландина. — Лучше скажи, по чьему приказу убрал Валета?
По приказу тех, к кому я уже опаздываю на встречу, не без цинизма чуть не сказал вслух Павел Романович. И несколько театрально развел руками: ну вот, видите…
— Это провокация! — дружно зашумели избиратели. — Не обращайте внимания, Павел Романович, продолжайте!
И пинками под зад и в шею изгнали из своих сплоченных рядов «засланца»…
Между тем Павел Романович уже видел то, что не могли видеть его сторонники. К импровизированной трибуне, напоминавшей, как было уже сказано, баррикаду, пробирался, возвышаясь над толпой, знакомый капитан милиции Омельченко в роли избавителя народного любимца от народной же любви.
— Паша… — прогудел он, качая огромной, шестьдесят второго размера, головой. — Я все понимаю, и мы всем отделением готовы за тебя голосовать, но ваш митинг не санкционирован, в УВД только что позвонил Шаландин: почему им можно, а нам нельзя… Давайте, словом, закругляйтесь.