— Ну так что, ты идешь со мной? — маска дружелюбия слетела, голос снова стал холодным и скрипучим. — Выходи по-хорошему, задолбало за тобой лазить.
Она не проронила ни слова, готовая бежать, если он приблизится еще на метр.
— Не хочешь? Ну тогда я пошел. Сиди и подыхай от голодухи.
И шаги, слышно как брызги летят во все стороны. Уходит. Но он вернется, что бы ни говорил. Он всегда возвращается.
Она опять осталась одна. Немного выждав, она включила фонарик. Тоннель был пуст. Она вздохнула с облегчением, и в этот момент до ее уха донесся тихий всплеск.
Тело ее напряглось. Она готовилась уходить. Не бегом, а шагом, тихо и незаметно. А потом свернуть в ответвление служебного тоннеля, спрятаться в сбойке и ... Осталось точно определить направление, откуда он приближался. Под землей непривычному человеку трудновато ориентироваться.
— Солнышко, — позвал голос снова. Еще ближе.
Никуда он не уходил. Спрятался в какой-то нише и провел ее как ребенка.
Прятаться не имело смысла, оставалось бежать. Вода хлюпала у нее под ногами. Резиновые сапоги безымянного работника метро были ей велики, носки давно разлезлись в труху, кожа покрылась волдырями. Но это были мелочи, которых она уже не замечала.
Она никогда в жизни так не бегала, но все было напрасно. Вскоре сильные руки обхватили ее поперек талии, легко оторвав от пола.
— Цап-царап.
День 34
Поймал, поймал! Теперь уж ты никуда. Запер от греха в тоннеле. Как бы не потерять — все эти двери похожи одна на другую. Смотрит на меня волком. Явно убила бы, если б могла.
Опять предлагаю мясо. Ни в какую, дура.
Бутилированая вода кончилась. В баке осталось дня на четыре (я не говорю, что это давно не вода, а ржавая протухшая дрянь). Дальше придется кипятить то, что капает с потолка. Радиация... Ну и что?
Вижу свое отражение в воде. Живой труп, бляха-муха. Ниче... Осталось недолго.
День 35
Хорошо вдвоем. Никто нам не мешает, и я могу проводить все время с ней. Она не возражает, и, по-моему, даже не замечает моего присутствия. Бедная... Но теперь, по крайней мере, никто не запретит мне заботиться о ней.
Она напоминает ребенка-аутиста. Уверен, что не разучилась говорить, а потеряла к этому интерес и оборвала все нити разом. Пусть она находится где-то в своем мире (мирах?), но мне все равно хорошо с ней. Если бы не ожидание развязки я бы мог назвать себя счастливым. Нет, я не боюсь смерти, но меня угнетает неизбежность расставания.
Больно смотреть на ее тело — как же она исхудала. Ребра того и гляди проткнут тонкую кожу, а сквозь нее — или я брежу? — можно увидеть сердце. Они пульсирует, гонит вязкую остывающую кровь по венам и артериям, но с каждым ударом все медленнее и медленнее. Нет, наверно мне мерещится.