На Скитальце стало тихо. Наконец, Цыган досадливо плюнул в сторону, кивнул:
— Гуляш! — Они начали собирать оружие. Хасан вызвал Нахала и еще троих абречат:
— Обойдете избы. Передайте, что завтра в полдень Большой Совет у Львиных ворот.
— Я к «беркутам» не пойду, — угрюмо сказал Нахал.
— Дуська, выдай им по белой тряпке. Парламентеров не тронут.
Старшие абреки со связками обрезов за плечом направились к Енисею. Младшие с белыми флагами поплелись по избам.
К полудню не пришел никто. Избачи посчитали зазорным прибыть вовремя — получалось бы, что они признают за Хасаном какие-то особые права. Абреки сидели на окаменевших корнях перед Львиными воротами — двумя пологими камешками, между которыми как нарочно, как перекладина ворот, лежал третий. Хасан курил, шагая вперед и назад.
— Всем объявили? — еще раз спросил он.
— Да всем…
— А до «Грифов» добрались? Или ноги лень топтать было? — остановился он через пару шагов.
— Да не придет никто, — ответил Цыган. — Зря сидим.
— Придут, — убежденно сказал Хасан.
И точно — минут через пятнадцать появились «беркуты» в полном составе. Не торопясь: будто бы шли себе мимо, глядь — кто-то сидит, дай и мы присядем неподалеку. Подтянулась «Али-баба», потом «славяне». Подходили молча, садились, не здороваясь, плотным своим кругом. Потом все разом задергались: кого ждем-то — и каждую новую избу встречали недовольным гулом. Опоздавшие огрызались, но, усевшись, тут же со всеми вместе начинали подгонять следующих.
Наконец Хасан поднялся на Львиные ворота. Все лица тотчас обратились к нему, раздался дружный хохот.
— Вот так и стой! А мы почетный караул внизу поставим!
— Эй, председатель! Президиум будем выбирать? — столбятники изгалялись, как могли — больше от досады, чем для смеха: опять абрек встал выше, как начальник.
Хасан, не обращая внимания на подколы, деловито оглядел сидящих. Собралось человек двести и, хоть шли нехотя, однако все были при полном параде: и «беркуты», и «Али-баба», «изюбри» в старорежимных галифе и гимнастерках, «славяне» в застиранных буденовках и красногвардейских бантах на груди, «бесы» в душегрейках овчиной наружу, «эдельвейсы» в голубых олимпийках. Пришли даже Богом забытые «Музеянка» и «Идея». Теток, как всегда, было мало — по две-три на избу.
— А «Нелидовка»? — оглядывался Хасан. — Ага, вижу. Кого нет? «Грифов»?
— И не будет. Плевали они на тебя с твоим собранием. Давай, говори, чего хотел! До вечера сидеть, что ли?
— Мужики! Уважаемые избачи и уважаемые подкаменщики! — начал, наконец, Хасан. — Обойдемся без «Грифов», черт с ними. Это они без нас не обойдутся! Но об этом пускай у них голова болит… Десять лет Большой Совет не собирали! Как же так, мужики? Как жить-то, если вот так не собраться всем, не потолковать? Сто лет на Столбах люди живут, и сто лет никому тесно не было. Любой свободный человек, кому внизу дышать нечем — приходи, выбирай избу, а если никто не нравится — свою строй. Сюда все шли, кого внизу власть давила — и беглые, и староверы, и коммунары, и дезертиры, и красные, и белые. И все дружно жили, никто никому не мешал…