Хасан глянул вниз, на далекую каменистую землю.
— Встал-то на ноги, а что толку, с такой высоты. Мослы в грудь вошли. Так кровью и захлебнулся…
Хасан снял феску. Помолчал, хлопнул по каменному крылу, как друга по плечу, и кивнул Нахалу:
— Ладно, пошли.
— Я за тобой.
— Ты что, щенок, страховать меня вздумал? — заорал Хасан. — Пошел, я сказал!..
Ближе к вершине несколько соседних ходов слились, и абреки встретились на Садике, ровной площадке, заваленной мелкими камнями, между которых росли одинокие березы. Чуть погодя подошли Хасан с Нахалом.
— А мы уж думали — заблудились, — ехидно сказал Цыган. — Искать собрались…
Еще выше повстречали «изюбря» с теткой из туриков, институткой лет двадцати. Тетка рыдала белугой, обняв камень. Бедный «изюбрь» прыгал перед ней на карнизе:
— Видишь, я стою. Совсем не страшно. Пойдем!
— «Изюбрям» — наше здрасьте. — Цыган мимоходом приподнял щепоткой феску. — Чего — прилипла?
— Ну! — досадливо махнул тот. — Затащил на свою голову. Час уже лежит… Ну, пойдем, — взял он тетку за руку.
Тетка глянула вниз и с визгом пуще прежнего вцепилась в камень:
— Не трогай меня!
— Ты что, ночевать здесь будешь?
— Да-а-а!
— Да вы не переживайте так, девушка, — участливо сказал Гуляш. — Тут по четвергам вертолет летает, собирает, кто остался…
Хохма была старая, но очень кстати, и абреки с готовностью заржали. Вообще любая шутка, чей-то неудачный шаг встречались хохотом, всеми овладело радостное возбуждение, как всегда на камне, и чем выше, тем веселее становилось.
На вершине Гуляш по новой закрутил патефон. Нахал набил самовар шишками, накинул на трубу дырявый сапог и принялся наяривать. Абреки прыгали с двух сторон на Танцплощадке, громадной плите, перекатывающейся над обрывом, раскачивали над самой кромкой нарочно визжащую Куклу. Выпучив глаза, раскинув руки, разбегались вниз по крутому склону и замирали, изобразив ласточку на краю стометровой пропасти.
Хасан вдохнул полной грудью и широко, неторопливо оглядел зеленые волны сосновых верхушек, убегающие к горизонту, и торчащие из зеленого моря серые камни столбов — вот Второй, грубоватый, будто топором кое-как вырубленный, вот Четвертый с круглым камнем-Картошкой наверху, острые лезвия Перьев, Китайская стена, как хребет каменного динозавра, круглый купол Митры, голова хмурого Деда…
По другую сторону был обрыв, далеко внизу ворочался в тесных берегах Енисей. За ним начинался город. Бесчисленные трубы — высокие и низкие, по одной и целые батареи — сочили белые, рыжие, черные и ядовито-желтые дымы, те перемешивались и накрывали Красноярск плотным грязно-серым облаком, сквозь которое едва видны были кварталы.