Теперь она все-таки оглянулась. Подошла к нему. Увидела слезы в его глазах. Нежно обняла его. Она не могла иначе.
— Я возьму на себя Розенгейм, Тобиас, — проговорила она. — И обещаю вам: в будущем стану носить эти проклятые туфли, предусмотренные техникой безопасности.
— Спасибо, Доната. — Он крепче прижал ее к себе. От его поцелуя у нее закружилась голова.
Ей стоило большого усилия над собой высвободиться из его объятий.
— Я бы не сказала, что ты поступил со мной совсем уж по-братски, — заметила она с чуть грустным юмором.
— Да ведь ты тоже уже не маленькая девочка, — ответил он, как бы оправдываясь.
— Это уж точно. И даже не большая. Мне сорок два.
— Я же знаю; почему ты мне об этом напоминаешь?
— Чтобы не сглаживать острые углы.
— Никаких острых предметов, Доната, между нами не будет никогда.
Отношения между Донатой и Тобиасом Мюллером становились день ото дня все более сердечными. Совершенно инстинктивно они стремились это скрыть от окружающих, но, разумеется, не могли достигнуть в этом полного успеха. Уже многим бросилось в глаза, что Тобиас никогда не уходит из офиса сразу по окончании рабочего дня, вечно находя предлоги, чтобы задержаться еще на какое-то время. Предположение, что это делается ради Донаты, напрашивалось само собой. Еще до того, как их отношения стали интимными, в офисе уже шептались об этом, причем предполагалось, что именно для любовных утех они и остаются вдвоем по вечерам на работе. И взгляды, и некоторые недвусмысленные улыбки сотрудников, сдержать которые им не удавалось, отчетливо свидетельствовали о сложившемся мнении.
Однажды компаньон Донаты вызвал ее на откровенный разговор.
— Ты вступила в интимную связь с Тобиасом Мюллером, — без обиняков заявил он.
Перед этим он пригласил ее в свой кабинет, и она — в самом радужном настроении, как и всегда за последнее время, — ничего не подозревая, зашла к Штольце. Его слова оглушили ее. Она взвилась:
— Как ты смеешь…
Он не дал ей договорить.
— Уж не собираешься ли отпираться?
— Я запрещаю тебе разговаривать со мной в столь вульгарном тоне.
— Вульгарно это или нет, но так оно и есть. Уже всем известно. Винклейн и Сфорци обеспокоены, Вильгельмина вне себя от ревности…
— На ревность она не имеет права!
— Чувства, любезнейшая моя Доната, к сожалению, разуму не подчиняются. Тебе, наверное, об этом лучше всех известно. Вильгельмина не знает, что ей делать. У нее появились головные боли, она стала ненадежной в работе, потому что несчастна.
— Этого я изменить не в состоянии.
Он умоляюще посмотрел на нее своими печальными глазами.