Пока промывали рану и меняли повязку, медбрат за доллар бакшиша слетал к пограничникам и отметил паспорт.
На просторной площадке у выхода из аэропорта я потоптался минут пять, подставляя лицо солнцу. Пальто я перекинул через руку. Ласковый прохладный ветерок из пустыни шевелил чуб, отпущенный сто лет назад в Москве, чтобы впечатлять Наташу в Веллингтоне.
Сиюминутные заботы отпустили, я все чаще вспоминал о своих… И принял решение при первой возможности купить мобильный аппарат. Не опознанная таможенниками пачка в десять тысяч долларов в нагрудном кармане пиджака приятно льнула к сердцу.
Я знал, куда ехать, если, конечно, знакомая в прошлом гостиница была ещё жива.
Очкастый дед-таксист с недельной седой щетиной, выслушав адрес на моем французском, унюхал, уж не знаю почему, бывшего солдата пустыни.
— Тридцать пиастров, — сказал он про динары. — Без торговли?
— Без торговли, — ответил я. — Был под знаменами?
— Ну да, саперный вспомогательный… Отдохнуть или по делу?
— Еще не знаю. У тебя телефон есть? Я имею в виду не таксопарк…
— Есть. Меня зовут Слим. Машина моя. Я работаю самостоятельно.
Он протянул мне бумажный квадратик с номером.
— В другие города?
— Езжу, — сказал Слим. — Как тебя зовут?
На французском тунисцы, «бывшие» армейские, всегда на «ты».
— Базиль… Как теперь дороги?
Он вжал тормоз «Пежо 406», натянул и ручник, чтобы не влететь в борт другого такси, круто развернувшегося на шоссе почти перед нами. Машина отъезжала от полицейских патрульных. Таковы арабы: кто при начальстве, у того и преимущество проезда.
Я рассмеялся. Слим понял и рассмеялся тоже. Без всякого выражения на лице. Издал булькающий звук и показал коричневые беззубые десны.
— Нога болит или инвалидность? — спросил он.
— Болит…
— Сочувствую. Значит, прибавки к пенсии нет?
— А у самого?
Слим поднял левую руку и повертел в воздухе беспалой левой ладонью. Руль он держал, зажимая его между культей и большим пальцем.
— Отхлопнули дверью этой машины. Я ведь новую купил. Горячие ребята решили, что у меня много денег… Слегка пытали.
— Ну и как?
Слим показал коричневые десны. Улыбнулся. Я понял: обо всем не наговоришься.
Мы еле протиснулись между двумя рядами машин, бампер в бампер припаркованных вдоль «рю де Рюсси». Безымянная гостиница объявляла о себе вынесенной на штангах над тротуаром красной вывеской с французской надписью: «Отель на улице России». В сущности, помпезная вилла с балконами и арками, колониальной лепниной и балясинами, над которыми выше второго кирпичного этажа надстроены ещё два блочных со стандартными лоджиями. Марсельская архитектура, два века распространявшаяся по французским колониям. В Ханое родители несколько лет снимали комнату в такой вилле на авеню Бошан, переименованной теперь, конечно… Ставни-жалюзи, бронзовые ручки, вдвигавшие длинные запорные стержни в рамы, за которыми огромные фикусы сбрасывали жухлые жестяные листья на потрескавшийся цементный балкон… Мой детский мир. Если не считать холла гостиницы «Метрополь» и ресторана, где отец дирижировал джазом-бандом из харбинских балалаечников.