– Убить не посмеют, – сказал Крафт, провожая взглядом смирившуюся с участью жертву.
– Дык покалечат.
Спирос облизал ложку и вздохнул. Дни в лагере пролетали быстро, и подходил срок выплаты долга.
– Ничего, найдем деньги, заплатим за них едой, – начал успокаивать всех Питер.
– А как мы будет платить, самим, что ли, не жрать? – возразил Густав.
– Почему не жрать? Будем отдавать по четвертине – получится целая порция за один раз. По нашим условиям – хорошая цена.
Густав вздохнул, он не хотел отдавать четвертину порции, поскольку копил силы, чтобы сбежать. Мысли о своем брошенном хуторе с семьей, а самое главное, с лошадками и коровами, которых теперь, без сомнения, приберет к рукам брат, терзали невольника с самого первого дня пленения.
– Слушай, а чего к тебе капитан приставал, как будто вы знакомы с ним?
– Обознался, – пожал плечами Питер.
– А я думаю – нет. – На лице Густава появилась хитрая улыбочка. – Или говорить не хочешь?
– Ты бы заткнулся, а? – предложил Спирос. – Если Питер захочет нам что-то рассказать, он расскажет, если нет – его дело.
– Подъем, бездельники! Сдавать миски и строиться!
Это был сержант Уэйт.
– Гудьира что-то не видно.
– Вон он – шатается уже.
Когда рота вернулась на учебное поле, капитан фон Крисп и лейтенант Горн были уже на месте. Они прекрасно отобедали в офицерском шатре, причем помимо говяжьего супа и телятины в виноградных листьях попробовали то, что давали их солдатам. Инициатором был капитан, который привык контролировать все, что касалось жизни вверенных ему людей, а лейтенант, чтобы покрасоваться перед коллегой, съел чуть ли не целую порцию баланды с бараниной, в результате чего объелся.
– Что это было там в супе, капитан? – спросил лейтенант, осторожно поглаживая живот, кирасу он был вынужден снять.
– Сечка.
– Сечка?
– Да. Это крупа такая.
– Крупа? Я никогда не ел никакой крупы. Как вы думаете, меня не пронесет?
– Не знаю, – пожал плечами фон Крисп, едва сдерживая улыбку. – Мне приходилось днями сидеть на солдатской каше, и ничего особенного со мной не случалось.
– Правда? – В глазах лейтенанта было недоверие, потом он тяжело вздохнул. – М-да, а мне казалось, что на войне самое страшное – выйти лицом к лицу с противником.
– Увы, есть еще блохи, холера, кровавый понос и много чего другого, что уносит жизней куда больше, чем превосходящие силы противника… Ну вон, кажется, и наша рота идет.
Они какое-то время наблюдали за шагавшими не в ногу невольниками, которые тем не менее крепко держали учебное оружие, и высоко поднятые пятнадцатифутовые древки уже не болтались из стороны в сторону, как это было утром.