Маура застыла в изумлении. Она уставилась на тканевый бандаж, стягивавший грудь и скрепленный впереди двумя английскими булавками.
— Для чего это? — спросил Фрост.
— Похоже, она перетянула груди, — сказала Маура.
— Зачем?
— Понятия не имею.
— Может, это вместо лифчика? — предположила Риццоли.
— Не представляю, как можно носить это вместо лифчика. Посмотрите, как туго стянуто. Вряд ли это удобно.
Риццоли фыркнула.
— Можно подумать, лифчик — это большое удобство.
— Выходит, религия здесь ни при чем, — сказал Фрост. — Это ведь не имеет отношения к монашеской одежде?
— Нет, это самый обыкновенный эластичный бандаж. Такой можно купить в аптеке, чтобы сделать перевязку при вывихе.
— Но откуда нам знать, что обычно носят монашки? Я хочу сказать, с нашими познаниями можно было бы предположить, что у них под платьями черные кружева и колготки-сеточки.
Никто не засмеялся его шутке.
Маура уставилась на Камиллу, и ее вдруг осенило, что перетянутые груди могут служить некоей символикой. Уничтожение в себе всякой женственности, подавление женского начала. Полное смирение. О чем думала Камилла, втискивая груди в этот эластичный панцирь? Может, испытывала отвращение к половым признакам? Чувствовала ли она себя чище, свободнее, когда выпуклости на ее груди исчезали, и с сексуальностью было покончено?
Маура расстегнула булавки и положила их на поднос. Потом с помощью Йошимы начала разматывать бинт, постепенно обнажая кожу. Даже душный эластик не смог уничтожить здоровую плоть. Когда был снят последний слой повязки, открылись молодые груди, испещренные отпечатками тканевого узора. Другие женщины гордились бы такими грудями. Камилла Маджинес скрывала их, как будто стыдилась.
Осталось снять последний предмет одежды — хлопчатобумажные панталоны.
Маура осторожно взялась за эластичный пояс и начала стягивать трусы. Гигиеническая прокладка, прикрепленная к белью, была слегка измазана кровью.
— Свежая прокладка, — заметила Риццоли. — Похоже, она сменила ее незадолго до смерти.
Но Маура смотрела не на прокладку; ее взгляд был сосредоточен на обвисшем животе, который мешком лежал между выпирающими бедренными костями. Серебристые полосы выделялись на бледной коже. Какое-то мгновение она молчала, проникаясь осознанием природы этих полос. И сопоставляя все это с туго перетянутыми грудями.
Маура повернулась к лотку, на котором оставила эластичный бинт, и, медленно развернув его, принялась рассматривать ткань.
— Что вы ищете? — спросила Риццоли.
— Пятна, — ответила Маура.
— Но вы уже видели кровь.
— Меня интересуют другие пятна… — Маура замолчала, уставившись на темные засохшие крути, оставшиеся на повязке. «Боже мой, — подумала она. — Неужели это возможно?» Она взглянула на Йошиму: — Давай-ка осмотрим таз.