Как только она назвала цифру— 13, перед внутренним взором Ивана Ивановича возник почему-то календарь, в нижней части которого жирным фломастером проведено было как раз такое количество черточек, но ведь не могло быть, черт возьми, что речь шла о них?
— Вот-вот, я вижу, вы припоминаете, — сказала Нина, и тут на Ивана Ивановича напал жуткий смех. Он вообще-то редко смеялся, все больше улыбался эдак кривовато, да и то сказать, смешного в нашей жизни мало, поневоле отучишься, но тут прямо чуть со стула не свалился. На нервной почве, надо думать. Звуки он издавал, мягко говоря, странные и малосимпатичные, нечто среднее между кудахтаньем и хлюпаньем, а в конце страшно закашлялся с непривычки. Успокоившись, он вперил взгляд в вытянувшиеся физиономии своих собеседников и сказал:
— И это, по-вашему, убийство?
— А что же еще, скажите на милость?
— Вы случайно не из общества охраны животных? Это говорящая собака… Кстати, как вы это проделываете? Это не я — во, — он повторил жест Дмитрия Алексеевича, постучав согнутым пальцем по столу, — а вы. Животное, оно же не человек, а тварь без разума и понятия, неужели не ясно?
— Называйте как хотите, но ведь ей тоже бывает больно и страшно, — сказала Нина.
— Кому больно? Кому страшно? Выходит, грибу, который вы срезаете, тоже помирать неохота, что ж, теперь и грибов не есть? А трава? Батюшки, вы на нее наступили, может, поломали ей что-нибудь, бедной! Как тут быть, а?
Эти двое переглянулись, Дмитрий Алексеевич — с брезгливо-презрительной миной, а Нина— со снисходительно-сочувственной.
— Нет у них боли, и страха тоже нет, потому что они безмозглые, это все выдумки таких ненормальных, как вы. Из-за вас их расплодилось столько, что скоро человеку некуда ногу будет поставить.
— Бедный царь природы! — съехидничал
Дмитрий Алексеевич.
— Да, царь, и никогда в жизни я не сравню человека и этих ваших «друзей». Человек — он соображает, что к чему, а они — нет. Улавливаете разницу? Э-э, да что с вами разговаривать! А еще тоже мне — убийство. Я клопов за свою жизнь вон сколько убил! Чего же их-то не считаете, а?
— Убеждать вас никто не собирается, пока это бесполезно, — сказал Дмитрий Алексеевич. — Но ставлю вас в известность — больше вы никого не убьете. Насчет клопов не знаю, а что касается собак, кошек, птиц, вообще всего, что живет и радуется жизни — это ни под каким видом.
— Почему же? Вас, что ли, испугаюсь? Давил и буду давить, зарубите себе на носу.
Дмитрий Алексеевич хотел ответить, но Нина перебила его, и голос ее звучал теперь строго и сухо:
— Хватит обсуждать, мы теряем время. Слушайте внимательно, Иван Иванович. В отношении вас наши мнения разделились, кое-кто считал, что к вам нужно применить высшую меру. Я отношусь к тем, кто верит, что в вас еще не все человеческое умерло, и, как ни странно, продолжаю надеяться на это и сейчас. Не перебивайте меня! Нам совсем не нужно ваше согласие или понимание сейчас, это не возможно, к сожалению. Я хочу лишь, чтобы вы хорошенько запомнили все, что здесь было сказано. Вы не сможете больше причинить боли ни одному живому существу, а если все же попробуете это сделать, вам придется плохо. Очень плохо, понимаете? Вы можете даже погибнуть. От себя лично я от всей души желаю вам избавиться от этих своих наклонностей, потому что они недостойны человека, именно как самого могущественного существа на земле.