— Черные проигрывают.
Взгляд Муньоса поднялся от доски на лицо Сесара.
— Брать второго коня, — заметил шахматист, как всегда, без эмоций, — было ошибкой.
Антиквар, все с той же улыбкой, пожал плечами.
— Начиная с определенного момента у черных уже не было возможности выбора… Скажем так: они стали пленниками своего собственного движения, своей собственной естественной динамики. Этот конь как бы блокировал развитие игры. — На какое-то мгновение Хулия уловила в глазах Сесара отблеск гордости. — В общем-то, она была почти совершенной.
— Но не в шахматном плане, — сухо отозвался Муньос.
— Не в шахматном?.. Мой дражайший друг, — антиквар сделал исполненный презрения жест в сторону фигур, — я имел в виду нечто большее, чем простую шахматную доску. — Его голубые глаза вдруг сделались глубокими, словно окна в некий тайный, скрытый мир. — Я имел в виду саму жизнь — эти шестьдесят четыре клетки черных ночей и белых дней, о которых говорил поэт… А может быть, наоборот: белых ночей и черных дней. Все зависит от того, с какой стороны от игрока поместить изображение… Или зеркало, если уж мы используем символику.
Хулия заметила, что Сесар не смотрит на нее, хотя, ведя диалог с Муньосом, он, казалось, все время обращался именно к ней.
— Как вы узнали, что это он? — спросила она шахматиста, и тут Сесар, похоже, впервые дрогнул. Что-то в его поведении вдруг изменилось, как будто Хулия, поддержав вслух обвинение Муньоса, нарушила некий пакт молчания. Антиквар больше не уклонялся от прямого ответа, и улыбка на его губах превратилась в насмешливо-горькую гримасу.
— Да, — сказал он шахматисту, и это было его первое формальное признание своей вины. — Расскажите ей, как вы узнали, что это я.
Муньос слегка наклонил голову в сторону Хулии.
— Ваш друг допустил пару-тройку ошибок… — Он остановился, точно задумавшись на миг над смыслом своих слов, потом сделал в сторону антиквара короткий, как бы извиняющийся жест. — Хотя «ошибки» — неподходящее слово, потому что он все время ведал, что творит, и сознавал, чем при этом рискует… Как ни парадоксально, вы сами вынудили его выдать себя.
— Я? Но я не имела ни малейшего представления до того момента, как…
Сесар покачал головой. Почти с нежностью, подумала девушка, испуганная чувствами, которые вызывало у нее выражение его лица.
— Наш друг Муньос выразился фигурально, принцесса.
— Не называй меня принцессой, прошу тебя. — Хулия не узнала собственного голоса: даже ей самой он показался необычно суровым. — Сегодня — нет.
Антиквар несколько секунд смотрел на нее, потом наклонил голову в знак согласия.